По донецкому бассейну
1
Степи Донбасса…
Любителю естественных красот природы тут делать нечего: унылая, выжженная солнцем степь, изредка безнадежная беспредельность покрыта зелеными квадратами пшеницы, белые хаты хуторов, сухие балки и пыльные степные шляхи… Традиционной в описаниях степи «сладкой горечи полыни» нот: пылью, дымом пахнет. Отутствует лес. Редко встречающиеся рощи дубняка так малы, что их даже не замечаешь.
В паутине железных дорог, «шляхов» и просто проселков ничего не разберешь. И, главное, кажется — крутишься вокруг одного места: в какой округ ни ездил, всегда порссекал станции Дебальцево, Криничную, Ясиноватую — и везде одно и то же: степь, заводы, шахты, степь.
Еду на новой щегольской рудоуправленческой машине. Пять лет назад я плутал по степям Донбасса и сейчас не узнаю этих мест: новые поселки, заводы, мачты электропередач.
Спрашиваю у шофера:
— Правильно едем — на Сталино?
— В аккурат…
— Раньше этих поселков и заводов не было.
— То раньше… Вон тут какх долов наворочали. Строят, как ошалелые… Индустриализация… А к заводам не подберешься — дорог нет. Строители… По воздуху я машину поведу, что ли… Купили, пижоны, машинку, а на ней только барышень по асфальту катать…
Заговорившись, он не дал руля во время и машина на выбоине яростно подпрыгнула, словно резиновой лапой на горячее наступила.
— Вот… Тут и танку не пройти… Дороги-то к новым заводам Николай угодник будет строить? Пижоны…
По всем линиям горизонта аккуратные обнаженные холмы, напоминающие скифские могильники-курганы, да из окутанных дымом контуров зданий и труб плывет по знойным просторам беспрестанный скрежет, голодный лязг железных чудовищ.
Зной, пыль, дым…
Въезжам в пыльны и небарачный поселок.
Делаем остановку…
— Что за поселок?
— А — так. Мертвый. Завода близко нет — жизни нет. Где завод — там и жизнь. Тут только жители живут.
В нескольких рудоуправлениях я видел диаграммы жилищного строительства. За наше советское время, вернее с 1924—25 годов, построено в Донбассе для шахтеров жилищ больше, чем за несколько предшествовавших десятилетий, когда недра Донбасса принадлежали русским и иностранным капиталистам.
И в то же время на каждом руднике, на каждом заводе, начиная от директора и кончая сторожем у заводской калитки, все в один голос стонут:
— Нет жилищ…
— Не можем развернуть добычу — некуда поселить рабочих…
Когда указываешь на диаграммы, на сотни новых поселков, то отвечают:
— Это капля в море жилищной нужды.
За поселком около километра — шахта. Я иду туда просить провожатого осмотреть поселок. В шахткоме меня отговаривают: неинтересно, мол, поселок старый, отмирающий, «построен капиталистом», лучше посмотреть новый поселок, становящийся типичным для нового советского Донбасса.
Я убеждаю, что мне, как журналисту, интересно всё посмотреть.
Председатель культкомиссии соглашается.
— Ну, что же, пойдемте в Шанхай…
— Почему — Шанхай? Китайцы там живут?
— Все наши — из рязанской, тамбовской… Это по тесноте, грязи и вони называют поселок Шанхаем.
Председатель культкомиссии из шахткома шахты № 5/6 Рыковского рудоуправления показывает мне «без прикрас» поселок, где живут шахтеры.
Широкая, серая от пыли, заваленная мусором, тряпьем и битой посудой улица. Приземистые лачуги огорожены листами ржавого железа, плохо сколоченными заборами, посреди улицы, по обеим сторонам — грязные и вонючие будки-клозеты, ящики с отбросами. Полдень. На улице взрослых не видно. Из десятков кухонь-печурок стелется горький дым, летит сажа. За заборами возня с посудой, слышен ребячий плач и нудно переругиваются через забор две женщины со злыми и какими-то одеревеневшими лицами… Душно от жары, вони и тупой и ненужной человеческой злости. Посреди улицы блаженствуют свиньи и около ящиков с мусором играют дети, на которых и больно и стыдно смотреть…
— А зимой що тут робится, — говорит мир мой спутник, — в грязи потопнуть можно.
Заходим в первую попавшуюся лачугу.
На дворе рухлядь, в кутке свинья с поросятами, печурка на дворе, в котле булькает незатейливое варево, хозяйка держит на руках грудного ребенка, тут же, у ее ног путаются еще два погодка…
— Здравствуй, — говорит ей мой проводник, — покажи москвичу свои хоромы.
У входа в квартиру в кучу свалено в угол черное тряпье — шахтерская рабочая одежда. Квартиры все на одни лад: кухонька — летом она не топится, и комната квадратная — шесть шагов длины и столько же ширины. В кухне помещается только плита, кровать и узкий проход в комнату. В комнате темно, вдоль стен — постели, окно занавешено тряпкой — от жары — и, по-видимому, никогда не отрывается. Если открыть — пыль от улицы и вонь от сортиров. В комнате запах пищи, несвежего белья и пота. На кровати спит шахтер из ночной смены.
— Сколько человек у вас тут живут?..
— Пять душ…
— Скрываешь, наверно, больше?
— Зачем же ей скрывать? — спрашиваю я.
— Они еще жильцов держат — сезонников к себе пускают.
Хзяйка вмешивается в разговор.
— Обратите внимание на пол — цементный, сколько раз заявляла, чтобы застлали досками, а то у детей от этого пола ревматизм пошел…
Пол выщербленный, грязный.
— За чистотой плохо следите, — обращает внимание хозяйки мой провожатый.
— Милый, я надрывалась, все чистила, плакала от грязи, а потом забрюхатела и где уж тут — руки опустились…
Проходим дальше.
Обошли с десяток квартир — везде одно и тоже. Есть и хуже. В таких конурках живут по 8 человек…
В одном из дворов я обратил внимание на печение хлеба. Пекли хлеб лепешками — как в голодные годы.
— Почему не берете готовый, печеный хлеб?
— Это в капирации? Пропади они с их хлебом. Пекут сырой и тяжелый, как кирпич. Мукой берем.
По всему Донбассу, особенно в отдаленных рудниках, жалуются на плохо выпекаемый хлеб кооперативными пекарнями.
Когда я спрашивал, почему шахтеры через шахтком не нажмут на кооператоров, то ответ был безнадежный:
— Шахтком — он высокой политикой занимается, а до хлеба ему дела мало…
Продолжаем обход.
Мой спутник не может мне сообщить что-либо утешительное. Досугом в старых поселках владеют водка, карты, улица…
— По воскресеньям шахтер гуляет. На улице, как на толчке, пьяные, песни орут, безобразий много (какие — не сказал). Мы боремся против того, чтобы в домики брали жильцов, а они все же берут — выгода им от сезонников, они и кормят его и водкой потихоньку торгуют. Милиция каждую получку делает обходы, составляет протоколы за шинкарство, но все равно — в одном домике накроют, а в другом начинают…
От осмотра хибарок переходим к казармам.
На пустыре, на отлете, темнокрасные, унылые по однообразию, рядами стоят десять казарм. Вокруг ни деревца, ни кустика. Вытоптанная степь, покрытая густо пылью и сором. В дождь пустырь превращается в сплошное озеро грязи.
В коматах по 6-8 коек, сравнительно просторно, живут холостяки. Грязь, спертый воздух — правило общее. Всюду на кроватях и под кроватями валяется одежда, пол заплеван, забросан окурками. На кроватях матрасы, простыни серые от грязи, подушки засалены: белье выдается казенное, за плату 1 р. 50 к. в месяц и стирается через две недели. А шахтеры, придя домой со смены, часто не умывшись как следует, и как мы видели, даже в сапогах ложатся спать… Клопы и вши — явление частое. Попадаются койки без постельных принадлежностей. Это — новичков, которым при поступлении на работу постель дается только через десять дней; и это время они спят на голых и грязных досках. Нерадостно встречает шахта новичка.
Мой проводник, председатель культкомиссии, говорит, что и у старых рабочих иногда не бывает постели:
— Пропивают или проигрывают в карты.
В каждой казарме имеется красный уголок — малоуютного вида и, похоже, часто пустующий. Радио почти всюду отсутствует, газеты и книги встречаются редко.
Вопросами казарменного быта сейчас занялась донецкая печать. Она ударила в набат, призывая массы к борьбе за оздоровление казармы. Дворцам культуры предлагается со стороны рабочих принять над казармами культурное шефство. Под влиянием кампании «поход на казарму» создаются бытовые тройки, конкурсы на лучшую чистую комнату, началась очистка дворов, насаждение деревьев и так далее.
— Слабо у вас тут, по-видимому, идет работа по культурной части, — замечаю я своему провожатому.
— Сразу всего не искоренишь, — отвечает он. — Тут десятилетиями жизнь складывалась, и потом тут кадровых рабочих мало… Постепенно и эти поселки отомрут — денег на все сразу нет… Один бы такой поселок надо оставить для показа: вот что капиталисты давали шахтеру… А теперь я вам покажу новый Донбасс — советский Донбасс…
Переходим пустырь, отделяющий старый поселок от нового.
Широкая чистая улица, дома за палисадниками, цветники, черными лентами тянутся тротуары из укатанного шлака. Крыши на солнце отливают серебром, большие окна блестят, и за стеклами цветы, над каждой крышей самодельные антенны радиоприемников.
Входим в одну квартиру, другую. Где больше достатка, где меньше, но веде чистота, забота об уюте, блестят крашеные полы, на стенах картинки — советские лубки на военные темы, вышитые полотенца. Квартиры все одинаковые — из двух комнат, кухни, чулана и погреба.
Другой мир — здесь всюду встречаешь и газеты и книги.
Живут те же шахтеры-забойщики, крепильщики, что и в «Шанхае».
Разговариваю с одним шахтером, другим. Бодрые, полные уверенности речи.
— Как стал жить по-человечески — пить бросил, интерес ко всему стал…
— У меня ни черта раньше не было, а теперь, как получка, — а зарабатывать стал больше, — не гуляю — все купишь то да се…
— Как получил новую квартиру, — точно новую жизнь полупил. И ребятишки выправились и бабу перестал бить.
— Раньше тянуло в шинок, бродить, а теперь из дому на собрание или в клуб.
2
Сталино…
Ранним ли утром, или поздней ночью улицы полны народа, движения, магазины вблизи фабрик торгуют круглые сутки. Днем этот город наполнен грохотом, окутан серой, пылью и дымом. Город в кольце фабричных труб, и откуда бы ветер ни подул, облака дыму нависают над улицами… В ровные промежутки времени город наполнен звуками — смфонией гудков окружающих заводов. Ночью город озарен: электрические зарева пылают над заводами, и в черном южном небе то гаснут, то разгораются пламенеющие красные озера — отсветы доменных печей…
До войны это был маленький и грязный заводский поселок — посад Юзовка, лежащий в балке Скоморошка и основанный в конце 70-х годов прошлого века, одновременно с угуноплавильным заводом Джона Юза… Сейчас из посада создастся окружной центр, губернский по старому масштабу город, насчитывающий уже около 90 тысяч населения. В этом городе широко развернулась научная работа. Созданный в последние годы Донецкий горный институт с факультетами горным, горно-механическим, горно — химическим и рабфаком уже в течение 6 лет проводит непрерывную производственную практику и готовит специалистов, вопрос о которых особенно обострился после шахтинского процесса. Сейчас этот институт, руководимый молодым ученым Пугачом, представляет собой мощный учебный комбинат. Институтом развернуто около двух десятков лабораторий, открыты курсы горных инженеров, инженеров-маркшейдеров, горный техникум, курсы шахтоуправления и курсы по повышению квалификаии инженеров и техников. Институт создан на «пустом» месте и теперь он обладает высококвалифицированным кадром профессуры. Широко идет тротельство, строятся новые корпуса, дома для студентов и преподавателей. В 15 километрах от Сталино находится. Макеевский институт по изучению горно-спасательного дела, тут же строится первый в мире институт по изучению свойств газа и пыли в горной промышленности, затем научные учреждения по охране труда и т.д.
Весь город охвачен лихорадкой строительства. Улицы разворочены, замащиваются, асфальтируются тротуары, прокладывается водопровод, пустыри огорожены заборами, закладываются фундаменты колоссальных домов, тут же, рядом с обреченными на слом хибарками, вылупливаются из лесов серые кубы четырех- и пятиэтажных домов, открылась новая почта — огромное здание из бетона и стекла, дом Югостали, недавно проведен трамвай — 7 километров до станции железной дороги. Вся степь, по которой проложен трамвай, разделена на участки, они застраиваются, и через несколько лет Сталино будет иметь обстроенный новыми большими домами проспект в 7 километров длиною.
Сталино находится в центре крупнейших металлургических, трубопрокатных, коксо-бензольных и химических заводов, и Сталинский округ — самый богатый по количеству шахт (даже недра этого города изрыты шахтами…). И этот район, имеющий богатое наследив от старой пятилетки 1923-27 гг., результаты которой как-то остались в тени перспектив новой пятилетки, явится на данном участке нашего строительства концентрированным и мощным воплощением идеи индустриализации СССР.
***
С трудом и не без протекции получаю номер в гостинице «Металлургия».
Иду звонить на рудник, добиваюсь центральню заводскую станцию и слышу только по-украински певучий голос телефонистки: — Сушаю… сушаю…
Несколько раз пытаюсь начать фразу: будьте ласковы… А телефонная дуэнья продолжает: — Сушаю… сушаю… Який вы нетерпячка…
В открытое окно несеся рычание: «Сухайте, сухайте», затем хриплый лай и музыкальная окрошка. Дневной радиоконцерт. С ревом и грохотом проносятся грузовики, трезвонит трамвай, нестерпимо палит солнце, а на площади перед громкоговорителем сотни слушателей — рабочие из ночной смены. Из окна номера видна улица, площадь перед кино, где громкоговоритель, ряд лавчонок. Перед одной из них, с вывеской —
Крамница
Вино в роздриб —
очередь с бутылками… Радио внезапно давится, замолкает, откуда-то выскакивает беспризорный и, вытащив две деревянные ложки, бойко ударяет ими в колени и доставляет небольшое развлечение стоящим в очереди песней:
Жала — была Расея,
Великая держава…
В соседнем номере на балкончике грузный седеющий мужчина склонился над книжкой. Он кричит кому-то внутрь номера:
— Добродий, побачь трошки… Тут «и» с одной краночкой или с двумя…
— Плюнь, идем пиво пить…
— Пиво… Збришь, зубришь, а в Киеве академия выдумает новые грамматические правила — начинай долбеж сызнова, а у меня дети взрослые…
Это — прибывшие из России совработники, которым необходимо сдать по «украинской мови» экзамен «по першей категории». Совслужащие, не выдержавшие испытания, увольняются пачками…
Обеденное время. В столовых «Нархарча» чисто, вкусные и сытые обеды по 60 коп., но переполнено, очереди. В саду ресторан «Окрохматмлад» — окружного отдела охраны материнства и младенчества. Ни чаю, ни воды в этом ресторане не водится: люезно предлагают пиво, вино. Повидимому, Окрохматмлад считает, что на доходы от спаивания родителей он лучше будет охранять интересы матерей и младенцев от произвола пьяных родителей… В ресторане играют инвалидный оркестр-попурри из похоронного марша, марсельезы и «Интернационала»…
Возвращаясь из сада переулком, — за тесовым новым забором лязг, грохот: строится завод или новый цех. Новый дом-клуб. Жарко, а в открытое окно доносится гул голосов, аплодисменты. У входной двери афишка:
Доклад и прения
на тему:
Американские темпы и россий ская расхлябанность.
3
Шахта. Рудничный двор. Для понимания, что представляет собой добыча угля, поверхность шахты — рудничный двор — не дает материала. Основная масса рабочих и основа производства — под землей, на поверхности, или, как шахтеры говорят, «на горá» — в котельной, машинном, ламповой и по разгрузке — занято немного рабочих.
По опыту знаю, что инженеры — плохие проводники для неспециалиста: они очень точно, словно лекцию читают, детализируют все специальные функции данного аппарата или процесса, но обычно от таких объяснений в голове застревают, как соломинка в бороде, термины и не знаешь к чему их отнести: к машине или к процессу работы. Иногда за это расплачивается журналист, из добросовестности старающийся записать все в блокнот и рассказать читателю. Я дружески этому коллеге посоветую: по напечатании не попадаться на глаза специалисту…
В шахткоме секретарь мне рекомендует провоатоо.
— Идите к классовому врагу, он сейчас на западное крыло будет спускаться.
В комнату входит шахтер в «специи» с лампой на поясе.
— Вот и классовый враг пришел, — объявляет секретарь.
Знакомлюсь с товарищем. Председатель комиссии по охране труда. Почему его называют классовым врагом — это он незлобливо мне объясняет:
— Такая должность собачья. На хозяйственника начнешь нажимать, требовать улучшений по охране труда, он тебе в рожу сует директивы о снижении себестоимости. Ладно. Тут я его директиву директивой крою — об охране труда и улучшении техники безопсности. Орем тут друг на друга, на бюро грожусь вопрос поставить, — «А, в бюро, — кричит он, — хорошо-с, а дисциплину кто подтянет, порчу машин, прогулы…» — И понесет, и понесет… Идешь к рабочим (первым делом к партейным, этих ребят иногда жмешь так, что сок течет) — так и так, надо прогулы, труддисциплинку и прочее… Рабочие свое: насчет спецодежды плохой, пересидки в шахте, — ну, друг друга кроем, а толк один: у шахтера насчет меня идейка — хозяйственнику продался… А мне что — больше надо? На собрании заявляю — переизберите. Тут тебе за это от ячейки влетает сами же рабочие требуют: «пусть классовый враг наши интересы защищает…»
Подходим к производственной бане. Обширные помещения раздевалки, сушилки мокрой спецодежды и зал для умывания: вдоль стены два десятка душей. Старый Донбасс таких бань не знал, так же, как и таких мелочей, как кипятильники, фляги для подземных рабочих, а сейчас почти нет ни одной шахты, где бы не было производственной бани. Труд шахтера очень тяжел. И поэтому, в противовес капиталистической рационализации, выдвигающей исключительно интересы снижения себестоимости и увелчения добычи, советская рационализация идет другим путем: улучшать условия и бстановку труда, облегчать производственные процессы путем механизации, гармоничной согласованности всех отдельных моментов труда, взаимно дополняющих и взаимно облегчающих. Я вспоминаю слова одного шахтера-партийца, который говорил мне, когда заходила речь об улучшении условий труда шахтера:
— Ильич где-то сказал: «мы должны добиться, чтобы труд в нашей стране был красивым». К этому мы стремимся, и к этому мы придем…
Наша советская рационализация ставит себе целью сохранять и увеличивать рабочую силу, что в экономическом итоге дает улучшение, увеличение и удешевление продукции.
Но и на этом пути стоят мелочи…
Поднимаемся по деревянным ступеням к клети. У железной решетки перед клетью сгрудилась смена для спуска в шахту. Гудят сигналы, грохочет железо, лязгают решетки клети. Вверх и вниз. Снизу вагонетки с углем, направляемые чумазыми от угольной пыли работницами, летят по уклону эстокады, вагонетки опрокидываются в платформы, по другому пути стальной канат тянет пустые вагонетк, и они исчезают в шахте за новой добычей.
Я обращаю внимание на обыск рабочих перед спуском.
Кто-то из шахтеров слышит мой вопрос и говорит:
— Позор тем, кого обыскивают…
Провожатый мне объясняет:
— Табак ищут, спички. Шахта газовая и за пронос третий пункт (немедленное увольнение)… Старый шахтер не пронесет, знает, что может погубить себя и товарищей, взорвет шахту, а «летуну» — ему наплевать…
Входим, нагнув головы, в мокрую клеть. Свободной рукой крепко держусь за железную штангу над головой, в другой руке лампа, ноги упираются в рельсу. Камнем летим вниз. Грязная вода ручьями стекает в рукав поднятой руки, за воротник. Сердце срывается в какую-то пропасть: исчезает ощущение — летим вниз или вверх. Мак. У ног расплывается светлое пятно от лампы. Движение замедляется. Клеть мягко стукается о железные кулаки.
Нижний горизонт — полкилометра под землей.
Лучами к стволу сходятся штреки, лошади подтаскивают вагонетки, горит электричество, стекающая вода бежит канавками вдоль штреков и блестит как деготь.
Электричество только у ствола, — путь дальше освещаем лампочками. Электричество — коварный помощниц под землею. Искра от мотора, соединение проводов взрывают газ или угольную пыль. Небрежная очистка мотора, во время которой соскабливается изоляция, — причина гибели людей, взрыва шахты. Вопрос о применении электричества в шахтах — вопрос сложный, почти неизученный, и ни один инженер не даст гарантии за безопасность мотора.
Мрак. Теплый сырой воздух, скользкие сходни ведут нас в темную и кажущуюся таинственной глубину. Мы спускаемся по стремительно крутому и скользкому спуску. Ряд двойных дверей открывается и закрывается за нами. Дверь под воздушным напором вентиляционной струи силится захлопнуть нас, мы ее придерживаем: стучать дверями не позволяют правила безопасности — нужно принимать сотни разных предосторожностей, чтобы не потревожить в шахте дремлющего и беспощадного зверя, имя которому гремучий газ метан.
Вода местами выше щиколотки, ноги вязнут в липкой грязи, на сырых столбах крепления растут цветы невиданных и прекрасных форм: белые, как вата, подземные паразиты — особый вид грибков. Когда шахта умирает, забрасывается грибы сплошным белоснежным покровом стелются по штрекам.
Бесконечные повороты, подъемы, спуски. Час ходьбы. Мы приближаемся к забою. Долог путь к забоям и тяжел — этим путем идут шахтеры.
Поражала пустота шахты: мало было народу. По наряду должно быть более двухсот чеовек, а в нашем крыле было два-три десятка и не больше на другом крыле.
— Где же народ?
— Сегодня получка — прогульный день. Первая смена полностью работала, а сейчас получка, — вот и вторая смена гуляет.
Забойщик вмешался в разговор.
— Теперь такой народ пошел, из деревни: ему на корову заработать, а на остальное — наплевать… «Летуны» работать не любят.
Я вспомнил диаграмму добычи и себестоимости в конторе шахты, кривая вздымалась и опускалась, как линия температуры больного лихорадкой.
Нога споткнулась о мягкую кишку электропровода к врубовой машине. На животе вниз прополз монтер, и врубовая машина наполнила лаву скрежетом. Темный туман — угольная пыль — заклубился вокруг огонька лампы. Машины не было видно, но чувствовалось, как ползучий электрический зверь с хрустом вгрызается в угольный пласт.
Внизу засвистал листогон: можно спускаться. Мы повесили лампы на шею и сели в жолоб из железных листов, по которым стекал в вагонетки уголь. Крутым, почти отвесным уклоном мы пролетели 120 метров, успевая откидывать назад голову, чтобы не разбиться о крепление. Уголь летел за нами вслед, опережая нас, куски попадали под сидение, за ворот, кололи тело. Ноги уперлись в твердый пласт угля: над нами лежала земля, пласт высотою в полкилометра, изрытый продольными и поперечнми ходами…
Спускаемся в лаву, где работа идет вручную.
Узкая, длинная, на 80 метров щель, высотою около полуметра. Часто наставленное крепление поддерживает верхний пласт угля от обвала. Лежа на боку, забойщики рубят уголь. Угольная пыль скрадывает и без того скудный свет лампочки. Извиваясь ужом, ползет саночник на животе и тащит за собой на веревке, обмотанный вокруг шеи, санки с углем. Варварский, изнурительный способ добычи угля, отмирающий сейчас в Донбассе. Проползи на животе эти 80 метров мучительно трудно… От жары пересохло в грле, во рту каша от угольной пыли, нечем сплюнуть — сухо…
У бремсберга, на бревнах для кропления, мы присели отдохнуть.
Смена кончила работу — «упряжку».
Мой провожатый окликнул проходившего шахтера:
— Садись, папаша, отдохни… Пора тебе бросать работу, на пенсию переходи… Поработал, пусть другие работают…
Около меня садится бородач, ставит между ног лампу.
— Я еще поработаю, — отвечает он, — пока сына не выручу… Без подмоги ему трудно.
Подсевший к нам — один из редких могиканов Добасса — шахтер Погодин, работающий в шахтах с 1889 года! Он дважды тяжело пострадал от катастроф в шахтах, но по выздоровлении возвращался на производство. Ему предлагают получать заслуженную пенсию, — половину месячного оклада, — но он продолжает работать и на пенсию перейдет, когда его сын окончит вуз в Харькове, которому он материально помогает. Этот бодрый старик не имеет ни одного прогульного дня и дает лучшую норму выработки на труднейшей работе забойщика…
На бревна подсаживается еще один товарищ — заведующий шахтой, коммунист, рабочий из выдвиженцев.
Мы привыкли читать на последней странице «Известий» объявления, кричащие о страшной нужде в специалистах. На шахтах эта нужда, переведенная на язык фактов, выражается в том, что один инженер занимает две-три штатных должности, и как это отражается на качестве технического руководства, говорить не приходится. Темпы, взятые горной промышленностью, начинают тормозиться, упираясь в «узкое» место: недостаток инженеров, техников.
— Центры, — говорит мне заведующий шахтой, — набиты специалистами, которые сидят в главках и рестах. И занимаются там нередко специалисты пустяками. Пора поставить вопрос о переброске, прераспределении специалистов, а иначе у нас ерунда получается: производство мы не поднимем, а даже и тех специалистов, что имеем, порастеряем. Вы вот ездили по шахтам, — где вы встречали инженера, просидевшего долго на одном месте? Хорошо — полгода, а то и меньше. Посидит и бежит… Боятся ответственности. Не хотят отвечать за несколько дел сразу. У меня вот инженер занимает три должности: заведует механизацией и по совместительству заведует вентиляцией и динамитным складом. Он мне уши просверлил, чтобы я освободил его от совместительства, и парень действительно запарился — мало того, что на производстве загружен, тут еще по общественной линии, по ИТС, на производственных совещаниях, отчетность разная… Он спит и во сне видит — как бы удрать отсюда. Жизнь на рудничном поселке не сладка. А главное — ответственность. Несчастие какое или что — к суду его первым потянут. Дошло даже до того, что при проведении какой-нибудь рационализации ни один из них не хочет брать персональной ответственности, а соглашаются, если все специалисты вместе подпишутся под этим мероприятием, тут получается страховка, прятание за коллектив и фактическая безответственность…
На обратном пути, возвращаясь из шахты, он жаловался на «летунов».
«Летуны» — рабочие, которые кочуют с одной шахты на другую, пользуясь недостатком рабочей силы, возмутительным образом нарушают трудовую дисциплину, не выходят на работу, небрежно относятся к машинам, в отдельных случаях такое отношение переходит в прямое вредительство — порчу кабелей, конвейеров и т. д. Такого рода вредители в большинстве случаев — кулаки и подкулачники, сумевшие затесаться в ряды горнорабочих.
На протяжении нескольких дней я натолкнулся на случаи самого дикого и нелепого хулиганства «летунов».
В воскресенье на Смолянк, на шахте, пьяный парень забрался к стволу и, желая показать своему приятелю, как работает клеть, дал сигнал к спуску. Случайно в этот момент в стволе не находились ремонтные рабочие, иначе они были бы раздавлены. Парня, конечно, немедленно волили и, когда его спросили, почему это сделал, он ответил:
— Просто так… А что ты мне сделаешь?
На шахте «Карл» два коногона, Скубаков и Манука, вырвали у лошади язык и, когда их вызвали к управляющему, они, нагло смеясь, заявили:
— А что ты нам сделаешь?
Дело было передано в милицию, но так как в уголовном кодексе не нашли «статьи о лошадином языке», дело было прекращено.
Уборщик Морозов из хулиганства включил рубильник тока большого напряжения и чуть не убил двух монтеров, а так как по российскому обычаю чуть» не считается, поступок остался безнаказанным…
На Ремовской шахте № 23, Чистяковского рудоуправления, где работа «летунов» не была пресечена и «летуны» не изгнаны из рядов шахтерской массы, в результате падения трудовой дисциплины и невыходов на работу не выполнена норма суточной добычи угля: вместо задания в 350 тонн добывалось всего 200 тонн. Шахта давала убыток.
Председатель Донугля тов. Ломов обратился в Чистяковское рудоуправление с телеграммой:
«Предлагаю поставить перед организациями и рабочими решиельно вопрос: или Ремовская шахта будет к 18 августа полностью справляться с заданием, приведена в боевое состояние или 18-го приказываю ее закрыть».
Кадровые рабочие шахты решили не допустить закрытия шахты. Обсудив на общем собрании приказ Донугля, рабочие послали такую телеграмму:
«Состояние шахты позволяет выполнить задание по добыче и себестоимости. Позорное невыполнение задания связано со слабой дисциплиной, невыхождаемостью, невыполнением норм и порчей механизмов. Наставаем а сохранении шахты в действии в твердо обещаем вместе с техническим персоналом и всеми организациями решительными мерами привести шахту в боевую готовность, выгнать вредителей и изжить непорядки, восстановить революционную дисциплину и социалистическим соревнованием выполнить годовое задание».
Телеграмма заканчивается такими словами:
«Сотрем позорное пятно, на деле покажем, что шахта 23 в Донбассе будет в первых рядах!»
4
Санитарный инспектор мне сказал:
— Донбасс, это — фронт. Не проходит дня, чтобы из рядов горняцкой массы не была вырвана человеческая жизнь, армия инвалидов труда не получила бы нового пополнения.
Число несчастных случаев в Донбассе растет. Правительственная комиссия, обследовавшая состояние техники безопасности, не встретила ни одной шахты, где это дело было бы хоть удовлетворительно поставлено: слаб надзор, отпускаемые средства расходуются нерационально, не по назначению, встречается, что отпущенные кредиты вовсе не используются.
В погоне за добычей и снижением накладных расходов экономят на меропиятиях по предупреждению катастроф: по технике безопасности и охране труда. За эту экономию отдувается потом соцстрах, бюджет которого растет не по дням, а по часам… У хозяйственников есть прекрасные программы по развитию добычи, — есть ли у них программы восстановления шахтерских кадров, слой которых с каждым годом становится тоньше и растворяется в самой дорогой и малоэффективной массе сезонников и «летунов» с их текучестью и рваческими настроениями…
Это — тема острая и волнующая шахтерскую массу.
Я был на одном производственном совещании на Ново-Смоляниновском руднике, где шахтеры с удивительной деловитостью и не меньшей страстностью обсуждали вопросы безопасности — проблема, в которой узлом завязываются вопросы поднятия производительности, снижения себестоимости и т. д. Протокол этого собрания — не только юбопытный материал для производственника, но ценное свидетельство роста шахтерской массы: это рассуждения не наемной рабочей силы, продающей свой труд, а подлинных хозяев земных недр.
ПРОТОКОЛ1)
заседания шахткома №1 Ново-Смоляниновского рудника
23 июня 1929 года.
Присутствовало:
члены шахткома . . . . . . . 10 чел.
» НТО . . . . . . . . . . . . 8 »
» проиэв. комис. . . . . 8 »
прочих . . . . . . . . . . . . . . . 220 »
____________________
Итого. . . 248 чел.
Из них:
член, партии . . . . . . . . . . 110
мужч. . . . . . . . . . . . . . . . . 230
женщ. . . . . . . . . . . . . . . . 18
С л у ш а л и:
Доклад тов. Ш у л ь п и н а (члена ЦК горняков) о целях и вадачах техники безопасности.
П р е н и я:
Тов. В а р л а м о в. — Мы варились в бумагах, живого дела нет, оно умерло, находится в бумагах, техники говорят, что виноваты рабочие, а рабочие говорят, что виноваты техники. Я скажу, что виновны и те и другие. Многие десятники не знают своей работы и нужно подбирать расторопный кадр десятников.
Тов. А н д р и я х и н. — У нас на-днях было выделение суфляра 2) — это не первый случай и вероятно не последний. Нужно сказать, что и в дальнейшем мы от итого не избавимся. Теперь о лампочках — страхкасса хочет нред’явить хозоргану иск за ожоги, которые причиняют эти лампочки. Нужно позаботиться о приобретении таких в сущности маленьких вещей, как резиновые прокладки.
Тов. Ж д а н о в и ч. — Правительство отпускает много средств на технику безопасности, о каждым годом увеличивает кредиты, а число несчастных случаев как-будто не уменьшается вто происходит оттого, что если посмотреть на расходование атих средств, то мы увидим, что они расходуются больше на установку компрессоро и таких машин, которые предотвращают крупные аварии, а на устранение мелких случаев средств отпускают мало. Смолянка — вто вулкан, туда нужно обратить самое серьезное внимание. Все вто осталось только словами, никаких новых мероприятий для предотвращения аварий центр не дал. Нужно сказать, что Макеевский институт не занимается вопросами внезапного выделения. У нас устраиваются всевозможные заграничные производственные поездки, но никто не задумался о том, чтобы послать туда людей специально изучать вопрос по технике безопасности.
Тов. Ш а п о в а л о в. — Хоэорганы .совсем не отчитываются, куда они израсходовали средства иа технику безопасности. Нужно обратить внимание на Смолянку —вто самая опасная и в то же время самая ценная шахта своим углем.
Тов. К о р а ч у н. — Комиссии приеажвют часто, много говорят, но мало делают… Комиссия уедет м никаких последствий. Комиссий накопилось столько, что комиссия на комиссии едет н комиссией погоняет, а дела нет. Пора на двенадцатом году революции поставить работу так, чтобы яе было неполадок, связанных с условиями безопасности труда.
_____
1) Дается в сильно сокращенном виде.
2) Суфляры — внезапное выделение газа метана — почти неизученное наукой явление. В невидимых пустотах угольного пласта столетиями скопился гремучий газ. На Смолянке, лучшей шахте Донбасса, забойщики приблизились к такой пустоте, газ вырвался наружу, выкинул несколько вагопоз угля, раздавил трех забойщиков и двоих тяжело отравил газом.
Рабочие на собраниях требуют изучения этого явления. Над этим работает научная мысль не только у нас, но и на Западе. Этим вопросом специально занимается наш Макеевский институт — единственное научное учреждение в СССР, изучающее вопросы техники безопасности в горной промышленности. Но наука еще не в состоянии решить эту задачу — предупреждение и борьбу с суфлярами. Пробуют применять сотрясательные взрывы, бурение, но ощутительных рзультатов ало. Прим. С. Б.
Вслед за этими выступлениями декларативного характера более десяти товарищей выступило с конкретными предложениями по вопросам устранения «неполадок» и улучшения производственных процессов. По отзывам специалистов, эти предложения являлись не только ценными и оригинальными, но и вполне деловыми, осуществимыми, основанными на глубоком знании практических условий работы. Собрание это, происходившее в воскресный день, продолжалось около шести часов и проходило с самым оживленным настроением…
Но…
По приезде в Москву я прочел в «Правде» такую телеграмму:
«Пролетарская общественность Сталинщины цликом поддерживает предложение «Правды» о привлечении к ответственности профсоюзных и хозяйственных работников шахты «Смолянка» за игнорирование рабочих предложений, внесенных в процессе показательного смотра производственных совещаний. Постановлением райкома союза горняков шахтком шахты «Смолянка» распущен».
Донбасс не исчерпывается угольной промышленностью. Металлургия и химия занимают там выдающееся положение. Наш очерк — маленькое наблюдение за жизнью одной шахты, без охвата таких важных вопросов, как социалистическое соревноание, проблемы кадров и взаимоотношений между шахтером и специалистом и т.. д. Но писатель, который поставит себе целью изучить в различных разрезах жизнь одной шахты в течение многих месяцев, получит материал для книги чрезвычайной ценности, которая еще никем не написана. Жизнь шахты но только богата темами, но и поучительна.