Мы продолжаем публиковать главы книги Михаэля Шашара «Израильтянин в Донецке» в переводе Петра Варията. Автор книги, всю жизнь проживший в Иерусалиме, пробыл в Донецке всего 1 месяц с 14 сентября по 14 октября 1990 года и написал книгу, которая на наш взгляд является очень интересным источником еврейской истории Донецка, документом того времени. Сегодня вашему вниманию пятая часть книги.
Встречаем Начало года.
19.09.1990 года.
Среда.
За час до наступления светлого праздника мы спешим в Театр кукол, чтобы проверить всё ли готово, как следует, и украшаем зал плакатами, включая плакат с изображением великого атеиста, Бен-Гуриона, а также флагами Израиля. И после этого зал совершенно меняет свой облик.
По-прежнему трудно поверить тому, что евреям Донецка действительно впервые спустя десятки лет официально предоставлено место для молитвы, и к тому же в одном из больших театральных залов города! Этим вечером здесь соберутся сотни людей, в основном пожилые, но также и молодые. Я поручаю кассиру театра, пожилой еврейской женщине, раздавать мужчинам белые кипы, привезенные из Страны. Свои вещи я оставляю в комнате господина Кофмана, который является заместителем директора театра – украинца. Глядя на потоки входящих в театр людей, понял, что свою задачу мы выполнили с успехом. Слухи о праздничной молитве приобрели «крылья», и, невзирая на то, что весть об этом передавалась только устно, она распространилась молниеносно от одного к другому.
В большом и освящённом зале пожилые люди, словно маленькие дети, пытаются отыскать буквы «алэф – бэт» на плакатах, вспоминая далёкие дни детства из прошлого, возвращаясь на 70 – 80 лет тому назад.
Моё сердце разрывается от боли и большого сожаления. Вот здесь и сейчас представлен и продемонстрирован в полной мере насильственный отрыв от их культуры. Причём это произошло во всех проявлениях, с полной мощью и жестокостью. Люди знают, что они евреи, в большей степени ощущают себя евреями, но не знают даже немного о еврействе и его значении. Зал постепенно заполняется, и очень многие подходят к нам и пожимают руки мне и моей жене.
В молитве я перехожу от одного напева к другому. Они известны и общеприняты в период грозных дней. Кто-то, где-то, что-то вспоминает ещё со времён детства и напевает про себя. Но большинство остаётся молчаливым. Я завершаю чтение и, чтобы вовлечь присутствующих в участие, обучаю их песням «В будущем году в Иерусалиме» на иврите и «Когда придёт избавление» на идиш. Но трудно и очень трудно разбудить «евреев молчания»* от зимней спячки, такой длительной и навязанной им в течение более семидесяти лет. Чтение молитв завершается, но верующие не спешат покинуть зал. Невозможно одним разом стереть с лиц отпечаток горести и бед. Но лица людей уже не такие печальные, на некоторых из них пробиваются лучики света. И если мы доставили присутствующим настоящее еврейское удовольствие быть вместе (сомневаюсь, что оно когда-то было в Донецке), то это стоило многого!
Я оставляю свой талес в комнате господина Кофмана, и вместе с женой мы выходим из здания театра на улицу подышать воздухом свободы, невзирая на то, что этот воздух, воздух промышленного Донецка не так уж и чист. В доме у Малки мы, следуя заповеди, произносим молитву, едим яблочные дольки, обмакивая их в мёд и стараемся немного ощутить праздник Рош А – шана, как мы его привыкли ощущать в Иерусалиме. Но сравнение между праздниками здесь и там условное, и расстояние между Рош А-Шана в Донецке (если даже он существует здесь) и Иерусалимом, домом, тысяча световых лет.
Галут, изгнание в своей убогости и мощи взывает здесь к небесам, плача о великом еврейском прошлом и о еврейском будущем, которого уже не будет.
Рош А — шана.
20.09.1990 года.
Четверг
Утреннее чтение молитвы начинается в девять часов. Но на этот раз пришло немного евреев, примерно двадцать мужчин, в основном старики и немного женщин, «бабушек», головы которых укутаны платками, как у русских старушек, в руках они держат кошёлки на случай покупок по дороге в «синагогу» или обратно. Нет ни одного одетого в праздничную одежду. Молодёжь и люди средних лет отсутствуют. Многие даже не знают, что сегодня Рош А – шана, Начало года. И даже для тех, кто «знает», праздник — обычный рабочий день. Очень тяжёлое ощущение для того, кто приехал из Эрец Исраэль, даже если он и не соблюдает всех заповедей.
Я сокращаю пиютим (напевы), так как нет смысла приглашать к чтению людей, которые не могут повторять молитву. Пришёл момент чтения Свитка Торы. Одним за другим я приглашаю стариков к Свитку Торы. Но они, к сожалению, даже благословения Торы не знают. Я говорю слово в слово, а они повторяют за мной, не понимая значения сказанного. До такой степени! Но всё же, глубоко в душе я радуюсь тому, что евреи встретились и молятся свободно. Ребе Шмуэль А – Коэн, старейшина евреев города, 97–ми лет, поднимается на возвышение для чтения субботней молитвы и будто бы возвращается к жизни. Его голос вновь чист и прозрачен, он вспомнил характерный напев, присущий коэнам (жрецам) и поёт в полный голос. И я произношу молитву, трублю в шофар и ощущаю, что это даётся мне не просто, но чувство важности моей миссии придаёт мне сил.
Мы завершаем молиться в обеденные часы, и все выходят в светский мир Донецка. Местные евреи, даже те, которые пришли в синагогу, все уезжают автомобилями или автобусами домой. Соблюдение заповедей Субботы этот город не видел десятки лет, не говоря уже о кошерной пище.
В нашем тесном кругу, в доме коммунистки Малки, дочери еврейского портного, мы пытаемся насладиться яствами Эрец Исраэль, привезенными нами. И когда нет халот, но сердца распахнуты, то ломоть чёрного хлеба вкусен, как медовое печенье. После обеда мы приглашены к профессору Меерсону, проживающему в большом партийном доме с добротными квартирами. По случаю нашего прихода здесь собралось несколько пар инженеров, врачей, людей с высшим образованием. Все они средних лет. Еврейская интеллигенция, сохранившая приятную еврейскую атмосферу в общении. Умные, хорошо устроенные люди, они проявляют немалый интерес к Израилю. И многие из них говорят, что хотят репатриироваться. Все ждут от меня, что я скажу. Это не Москва, даже не Ленинград или Киев, и мы первые израильтяне, с которыми общаются эти евреи. Поэтому необходимо говорить со смыслом и по содержанию. И решаю рассказать о своём отце. Мой рассказ переводится с идиш на русский язык. Мой отец был известным врачом в Германии, и когда в начале 30 – х годов репатриировался в Страну, то на первых порах в Иерусалиме голодал. Тогда не было ещё государства, и, как принято говорить, не было Сохнута. И всё же, он и не думал эмигрировать в Америку, как сделало большинство его коллег из Берлина.
— Если вы желаете материальных благ, то лучше вам остаться здесь, так как ваша жизнь, как я вижу, «довольно хорошая», — говорю я.
— Но если вы желаете жить как евреи, свободные люди со всеми трудностями в незнакомой стране, то приезжайте к нам, — добавляю.
Может быть это избитые слова, и читатель видит в них признаки пропаганды. Но всё же они искренние и подлинные. И именно здесь, среди разумных людей, чей желудок не пуст, но еврейское сердце высохло, эти слова воспринимаются серьёзно.
Шабат.
21.09.1990 года.
Пятница
В квартире Малки готовимся встретить Шабат. Моя жена, а также » коммунистка» Малка, возвращающая к традициям, зажигают свечи. Это третий праздничный вечер подряд, и местные «важные» евреи решили, что сегодня в театре не будут молиться. И этому есть объяснение: трудно, да и опасно старикам добираться вечером в кромешной темноте к Театру кукол. И поэтому хватит двух вечеров. Мне ничего не остаётся, как молиться одному, встретить немного грустную Субботу и произнести благословение над вином из Эрец Исраэль.
22.09.1990 года.
Суббота
В девять утра снова молимся в театре. Сегодня пришло чуть больше людей, чем вчера. Я рассматриваю лица верующих, радуясь каждому новому человеку. Молитва подходит к концу, но ещё перед её завершением «глава общины», который в течение трёх дней праздника даже не взял в руки сидур или махзор, спешит снять со стен все плакаты. Ведь делать это, разумеется, запрещено в Шабат! И только после того, как я его одёрнул, он останавливается, но ненадолго. Сразу же после окончания молитвы он всё укладывает в автомобиль, для того, чтобы отвезти – в Субботу! – в надёжное место. Мне удаётся удержать Свиток Торы, намереваясь забрать его на исходе Субботы. Простой кустарь из дореволюционного штетла понимал в еврействе больше, чем глава общины в советском городе Донецк, в котором живут десятки тысяч евреев. Но и к этому необходимо привыкнуть.
…Ближе к полночи мы выходим из троллейбуса у Театра кукол, в котором утром молились. Изнутри пробивается свет, я стучу в дверь, сторож-еврей открывает нам дверь, и я беру Свиток Торы и талес, оставленные здесь в обеденное время. Мы хотим возвратиться домой, на квартиру на улице Розы Люксембург, но все наши усилия отыскать в течение часа такси, оказались напрасными. Нам ничего не остаётся, как возвратиться к Малке Будиловской и заночевать у неё.
Завтра утром нужно встать рано, чтобы вовремя успеть на физический факультет университета для преподавания иврита. Так мы завершаем на несколько дней религиозную часть нашей командировки, и завтра вновь возвращаемся к преподаванию языка и традиций.
- Перевел Пётр Варият
- Источник: Юзовка-Сталино-Донецк: страницы еврейской истории
* евреи молчания — определение евреев СССР, данное Эли Визелем. Эли Визель — еврейский, французский и американский писатель, журналист, общественный деятель. Лауреат Нобелевской премии мира 1986 года. Пишет на идише, иврите, французском и английском языках. Профессор гуманитарных наук Бостонского университета.