Воспоминания Владимира Ивановича Санина, младшего брата журналиста Санина Леонида Ивановича.
Весной 1941 года я учился в 12 Ремесленном училище – «Горпромуче» города Макеевки.
В конце апреля мне исполнилось шестнадцать лет, я получил паспорт, что очень меня обрадовало, и потому ходил я гоголем несколько дней.
…
С начала лета началась практика на рабочих местах в шахте. Работали в составе проходческих бригад и потому приходилось выкладываться по-настоящему.
21 июня ночная смена была очень тяжелой. Мы выбивались из последних сил, но старались делать все на совесть. Наконец ночь подошла к концу и закончилась наша смена. Сходили в баню и отправились в общежитие. Во двор, где находилось общежитие, мы попали через дыру в заборе, разлеглись на зеленой траве и сразу же уснули. Разбудили нас ребята из училища с сообщением: «Война! Германия на нас пошла войной!»
Еще не совсем проснувшись, мы ошарашено глядели на ребят. Смысл сообщения дошел до нас не сразу. Мы посмотрели друг на друга, вкратце обменявшись впечатлениями и пришли к единодушному мнению, что война продлиться недолго – Красная армия скоро разобьет фашистов.
В связи с началом войны в училище провели общее собрание и начали запись в армию добровольцев на случай, если, вдруг, потребуются.
Теоретические занятия отменили совсем, а нас распределили на шахты по рабочим местам взамен шахтеров, уходивших на фронт. Я и мой друг Гришка остались на шахте «София». Работали сначала по двое на одном рабочем месте, а через десять дней по-одному. Но с Гришкой пришлось расстаться – работали в разные смены и он принимал смену у меня.
…
Уже полмесяца шла война. В городе появились первые раненые. Один из госпиталей был в школе рядом с нашим училищем, и мы часто ходили в гости к раненым. От них мы узнали, что такое война, что из себя представляют немцы. Все больше мы проникались ненавистью к врагу, и все больше нам хотелось на фронт.
Но для меня фронт отодвинулся на неопределенное время, да и с шахтой пришлось расстаться. Дело в том, что во время учебы на горного электрослесаря я по совместительству осваивал и токарное дело, и этот факт не прошел мимо внимания училищного начальства.
И когда на военные заводы потребовалась замена токарям, моя судьба решилась. 18 июля меня отчислили из группы слесарей и перевели в группу токарей, направлявшуюся в город Сталино, на Путиловский военный завод. За нами прислали автобусы, а сборы были недолгими.
Меня провожал Гришка. Мне было грустно прощаться и ему тоже, и это было видно по его глазам. Мы крепко пожали друг другу руки, обнялись, поклялись встретиться после войны и расстались. Больше я его никогда не видел.
И вот мы на заводе. Оформляемся на работу. Нас фотографируют на пропуска, подписываем обязательства о неразглашении военной тайны, получаем рабочую обувь, спецодежду и т.д. и т.п.
Я попал в 4-й цех на обработку болванок для 45-мм орудий. Моя операция была четвертой – снятие конусной и продольной стружки. Работать надо было двумя резцами одновременно. Сменная норма – 350 болванок. Не возбранялось и больше, а через некоторое время, освоившись, и приобретя навыки, мы давали и поболее пятисот штук.
Работали в две смены по 12 часов. Ночная и дневная смены. Жили не в самом городе, а в деревеньке Григорьевке (так в рукописи), недалеко от города. Это чтобы не было беды, если будут бомбить и бомба угодит в общежитие. Вначале нас возили автобусами с работы и на работу. Потом автобусов не стало и пришлось ходить пешком. Жили по хатам по десять человек (спали по пять из разных смен), постели были заводские, а кормили нас хозяева по договору с заводом. Нам оставалось только работать.
И мы работали. Так выматывались в цехах, что на другие дела у нас не было ни времени, ни желания. Придешь с работы, поел, и спать до следующей смены.
Местные мальчишки, узнав, что мы работаем на военном заводе, просили сделать им наган. Мы обещали что-нибудь придумать.
А война приближалась. Уже бомбили город и бомбы часто падали на территорию завода. Чаще бомбили по ночам, а днем поначалу вообще не трогали.
Время шло быстро – не успел я прийти в себя после шахты, как месяц пролетел. Я уже и норму выдавал по 400–450 штук снарядных болванок за смену. Сменил пару рабочих ботинок – стружка резала подошвы беспощадно. Кисти рук покрылись сплошными болячками — две раскаленные стружки вьются вокруг резцов, отбиваешься от них, а коснется кожи – обожжет и поцарапает, но и к этому я привык.
Где-то в последней декаде августа был выходной – станки, что ли налаживали, и я с макеевскими ребятами съездил к своему дяде — бывшему военному, жившему в Макеевке. От него узнал, что наши сдали Днепропетровск, а это 360 км. от Сталино. Опыт гражданской войны подсказывал ему, а толпы беженцев и гурты колхозного скота, текущие через город со стороны приближающегося фронта убеждали в том, что совсем уже недолго осталось до общей эвакуации и опережая события он с семьей уезжал пока на Кубань, а там будет видно.
А на работе не только я, но и все наши ребята наращивали темп, старались перекрыть норму, ведь верхнего предела не существовало. При всем при том, наши производственные достижения никак не отражались ни на сумме выдаваемого нам денежного содержания, ни на размере нашей продуктовой нормы. А по правде говоря, кормили нас день ото дня все хуже и хуже. То ли с завода хозяевам стали завозить продуктов меньше, то ли наши хозяева стали запасаться на черный день. В последнее мне не хотелось верить.
Шел сентябрь. Все чаще по ночам налетали немецкие бомбардировщики. Иногда бомбили и по два раза за ночь. После смен нас обучали приемам обращения с пожарным инвентарем и способам тушения пожаров, и это значительно сокращало время, отведенное на отдых между рабочими сменами.
Владимир Иванович Санин. 1941
Обстановка в городе становилась все более напряженной – если первое время можно было ходить на работу по отдельности – с соседями, кто жил в одной хате, а с работы в компании приятелей, то теперь уже всех собирали общую в колонну с сопровождающим начальником, иначе остановит военный патруль или ястребки и долго будут проверять документы. А подойти в одиночку к заводской проходной – об этом и речи уже не могло быть – долго будут свои же охранники куда-то звонить по внутреннему телефону, выяснять, уточнять, перепроверять. Считай, час на все про все, никак не меньше. И то, если особист не потребует писать объяснительную. Тогда уж вся смена коту под хвост, а если смену не засчитают, то жди дополнительных неприятностей – проработки на комсомольском собрании или карикатуры в цеховой стенгазете.
На политинформациях призывали удвоить бдительность – не исключалась высадка немецких парашютистов — диверсантов.
Немцы подходили все ближе. Начался демонтаж оборудования в некоторых цехах, но наш продолжал работать полным ходом. Ящики со снарядами уже не грузили в железнодорожные вагоны и стали приезжать за ними одни и те же водители. Мы общались с ними в курилке. Потом приезжали одни и те же и по два раза в одну нашу смену. Прикинуть примерное плечо маршрута не составляло труда.
Рабочие из местных в курилке поговаривали о соседях, выехавших из города — во многих подъездах городских домов входные двери в квартирах стояли опечатанными.
Вспомнив совет дяди, да и многие из нас поговаривали о таком варианте – уехать к родственникам в село, 5 октября я пробился на прием в кабинет директора завода с заявлением на краткосрочный отпуск без содержания для устройства семейных дел. Директор сначала и разговаривать не хотел, потом переспросил мою фамилию и вдруг согласился дать отпуск на неделю. Ну и за то спасибо, тем более, что числился за мною серьезный проступок – как-то ночью перепутал я коробку здания своего цеха, был задержан в чужом цеху, попал в Особый отдел завода и водил меня по этому поводу особист к директору, а тот видно прочел тогда мое личное дело и узнал из него, что я сын Красного партизана — командира эскадрона в Гражданскую войну и моя мать была медсестрой в том же эскадроне. Не даром же в конце разговора он передал привет матери. В тот же день я уехал домой в Пантелеймоновку. Вернуться на завод из отпуска уже не довелось.
- Текст предоставил: Геннадий Санин