Великие голодранцы. Биленко Андрей Петрович

Вашему вниманию отрывки из книги «Великие голодранцы» Биленко Андрея Петровича.

Старые раны заговорили, здоровье шалит, в итоге я вынужден был оставить работу. Размышляя на досуге и анализируя прожитые годы в бурную эпоху, я решил установить родословную своей фамилии. Этому способствовали также целый ряд статей, печатавшихся в газетах о традициях, переходящих из поколения в поколение. 

Не имея даже малейшего литературного опыта, а также не располагая какими-либо архивными данными, задача предстоит не из легких. Сложность заключается еще и в том, что родителей моих, которые могли бы что-либо сообщить о преданьях старины глубокой, уже давно нет в живых. Ушли в небытие и старшие братья и сестры, т.к. я являюсь предпоследним из 10 братьев и сестер. 

Необходимо учесть также то обстоятельство, что я по окончании 7 классов начальной школы в 1934 г. уехал из дома в г. Сталино на заработки и больше не возвращался в родной дом, за исключением кратковременных приездов в отпуск. Ввиду этого я плохо знаю наклонности и характер братьев и сестер, мнение о каждом из них сложилось в детском возрасте и, возможно, неправильное. Однако общее представление будет иметь каждый, кто прочтет настоящую писанину. 

Возможно, кое-где допущены неточности с годами рождений и другими датами, но это будут небольшие искажения фактов, которыми в конечном итоге можно пренебречь.  

В нашем роду не существовало традиций отмечать дни рождения и другие знаменательные даты, преподносить друг другу подарки и говорить любезности. 

Это объяснялось не только низким уровнем сознательности, но и низкими материальными возможностями. Мы никогда не устраивали елку к Новому Году, но, несмотря на это, семья была дружная, уважали друг друга и, в особенности, родителей. 

Документов, записей о родословной семьи Биленко также никаких нет, т.к. грамотность всей семьи была такова, что могли только прочесть и расписаться. 

Высшим моральным кодексом принципом, внушаемым родителями, были богобоязнь и чувство совести перед людьми (соседями). 

В деле религиозного воспитания семьи первенство принадлежало маме. Она была сильно набожной, верила в загробную жизнь и старалась заработать на лучшую жизнь на том свете, путем мучений на этом свете. Мама верила в существование ведьм, черта соблазнителя, домовых и в другие выдумки. Она ночами рассказывала всяческие страшные истории, при чем ссылалась на людей, которых она знала что именно с ними происходили эти истории. Позже, когда я познакомился с литературой, я многие ее истории находил у Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». При этом я задумывался над вопросом: знала ли она происхождении этих историй. Мне кажется, что она этого не знала, т.к. сама она была неграмотная и не читала их. Помню такой случай. Отец часто шутил с нами, особенно с самыми младшими. Младше меня был еще брат Петр. И вот как-то за обедом, когда были все в сборе, отец, обращаясь ко всем, говорит: 

- Сейчас пост, скоромное есть нельзя. Однако кто-то из вас съел все вершки с отстоявшегося молока. Прошу сознаться и покаяться перед богом, т.к. бог видел и знает. Кто это сделал. 

И обращаясь к самому младшему сыну Петру, которому было лет 5-6 спрашивает: 

- Это не ты сделал? На что Петр ответил Отцу: 
- Что он видел? Повылазило ему. 

Отец рассмеялся, а мать побила сына за то, что он так сказал про бога. 

Такое воспитание в духе богобоязни имело и свои положительные результаты, т.к. каждого из нас сдерживало от плохих поступков, и надо сказать не только действий, а даже и помыслов, т.к. было внушено каждому, что «Бог не теля, баче звiдтеля». Т.е. с высоты своего положения он видит и знает все, где, когда и что делается. 

Я часто задумывался над тем, как все таки бог видит и знает все, ведь я, делая что либо не богоугодное закрывался в чулан, укрывался одеялом, говорил шепотом, а он все равно все видел и слышал. У нас в семье было четко определено, что можно делать и говорить, и что нельзя — это был неписаный закон и никем не утвержденный моральный кодекс поведения. И он каждым из нас строго выполнялся, хотя внешне казалось, что он никем не контролировался. Мнение окружающих ложилось тяжелым бременем на всю семью, если один из ее членов делал нехороший поступок и это каким-то образом быстро разносилось на десятки километров вокруг, в другие села и хутора. Такая семья с плохой славой обречена на одиночество. 

Женить сына или выдать замуж дочь при дурной славе было практически невозможно. Наша семья была с хорошей репутацией, поэтому пять взрослых дочерей не задерживаясь, по достижении требуемого возраста, немедленно выходили замуж. И спрос значительно превышал предложение, не смотря на то, что мои сестры не были красавицами. Не было так же недостатка и в невестах для сынов. Интересна такая деталь, что для женитьбы необходимо было молодым встречаться не менее трех лет, т.е. больше, чем рабочий стаж для поступления в ВУЗ. Причем в момент предсвадебного ухаживания друг за другом молодые люди спали и вместе проводили все свое свободное время. Однако никто не нарушал границы запрета и приличия. Если все же случалось из тысячи один случай, то об этом знали в округе 500 км, а девушка, с которой случился такой грех чаще всего кончала с собой из-за позора или уходила за тридевять земель из дома. 

В дальнейшем менялся образ жизни простых людей, ввиду изменения общественного строя и повышения их культурного уровня. Новый строй открыл трудящимся широчайший доступ к знаниям, к богатствам духовной культуры, вместе с тем изменился и образ мышления, а следовательно, отсюда исчезла из сознания людей вера в бога, черта и дьявола. 

Что касается моего рассказа о похождениях в военный период и непосредственного участие в войне, то я должен предупредить, что мой рассказ не является документальным историческим повествованием, т.к. я, будучи механиком самолета, техником звена или даже старшим техником авиаэскадрильи, не принимал участия в совещаниях, когда ставились какие-либо боевые задачи полку или даже эскадрилье. Не присутствовал даже на разборах выполненных заданий, не пользовался также архивными документами. Поэтому я не могу претендовать на точность времени, а иногда и места где происходили эти события. Но в памяти они запали надолго. 

Задачей технического состава полка всю войну было бесперебойное обеспечение работы самолетов и моторов, если учесть, что на войне по самолетам еще и стреляли, то механики полка работали не только по обслуживанию полетов, но и по восстановлению подбитых самолетов. Короче говоря, работали, по меньшей мере, 25 часов в сутки. Я знаю, что каждое воинское подразделение писало историю своей части. Для этого поручалось определенной группе лиц отражать все события, происходящие с ее участием. Такая история писалась и в нашем полку, однако я к этому не имел отношения, т.к. в сутках только 24 часа. Я безусловно не имею морального права делать выводы из многих событий военного времени, т.к. выводы могут быть неверными исходя из узкого круга событий происходивших вокруг меня. То есть я описал то, что преломилось сквозь призму моего сознания, сознания очевидца — маленького человека. 

Многое в моей памяти изменилось после контузии в ноябре 1942 г. Все события и факты, происходившие до контузии я и сейчас точно вижу и хорошо помню. В детстве и сейчас я очень любил стихи (поэзию), мне ничего не стоило выучить любое самое длинное стихотворение и я помню те стихотворения, которые учил еще в дошкольном возрасте и в начальных классах. После контузии с потерей памяти у меня был период восстановления памяти, с декабря 1942 г. по июнь 1944 г. Этот период я или ничего не помню или помню очень смутно события этого времени. Безусловно — память необходимо тренировать. После демобилизации из армии, волей судьбы мне пришлось работать в угольной промышленности и иметь дело с расчетами, цифрами и целым рядом событий, которые необходимо было помнить и о них обстоятельно докладывать вышестоящему начальству. И в этом деле я хорошо преуспевал. Кроме того, я учился год на курсах по планированию при ДПИ, организованных Минуглепромом СССР. Два года учился в районной партийной школе и два года на курсах инженеров-экономистов, организованных Харьковским институтом инженеров экономистов при ДПИ. Всю эту учебу я сдавал на хорошо и отлично. 

За всю свою жизнь человек очень много может совершить неверных жизненных ходов, как говорится во вред себе. Много таких случаев было и в моей жизни. Мудрость приходит только с годами. В июне 1942 г. в наш полк приехал из Москвы один полковник. Просмотрев все наши личные дела, он отобрал из всех 3 человека, в том числе и меня, для учебы в академии военно-воздушных сил им. Жуковского. Несколько дней вызывал он меня к себе и уговаривал ехать учиться. Я тогда рассудил со своей колокольни: какая учеба, когда наши войска освобождают один город за другим. Говорил полковнику, что я больше пользы принесу здесь на фронте, чем в академии. Фактически у меня скорее всего зарождалась мысль, что мы не одолеем фрицев, уж больно далеко они забрались вглубь нашей страны. Вероятно, исходя из этих соображений я сделал глупость и не поехал учиться. В июне 1945 г. тоже был объявлен по частям прием в академию, однако в это время был уже большой конкурс и мне уже туда не было возможности попасть. 

Длинные зимние ночи при свете керосиновой лампы я с отцом проводил за вязаньем сетей для рыбной ловли, верш, корзин из лозы и других изделий. С того времени мне припоминается рассказ отца о родословной нашей семьи. Дед мой был потомственным крепостным крестьянином и своими корнями тянулся к запорожским козакам, которые впоследствии поселились на берегу реки Волчьей. Ныне это районное село Васильковка близ Павлограда Днепропетровской области. Я же родословное начало беру с 1985 г., когда двадцатидвухлетним юношей Петр Игнатьевич Биленко женился на Елене Онуфриевне Слюсаренко, образовав таким образом новую семью. 

В 1908 г. отец купил у помещика Шваба 20 гектаров земли сроком на 60 лет и вместе с другими шестью крестьянами поселился на берегу реки Волчья с восточной стороны Дибровского леса. Они организовали новое поселение — хутор Васюковка, состоящий вначале из шести дворов (Комеристые, Орловы, Мамонтовы, Биленки, Калиновские и Солоп). Впоследствии было построено еще 4 дома. Усадьба была большая 120 м длиной и 52 м в ширину. Общая площадь составляла 1.25 га. В 1931 г. при организации колхозов усадьба была ликвидирована, как и весь хутор, а жители переселились жить кто куда. 

 Игрушек, детских книг нам безусловно никто не покупал, мы были предоставлены сами себе. В полутора километрах от нашего хутора находилось разрушенное имение помещика Шваба. Здания имения я не помню, помню только груды развалин в красивом саду над речкой под самым лесом. 

В этих развалинах мы все время ковырялись выискивая кусочки битой позолоченной посуды, красивого цветного линолеума, цветных стекол (красных, синих, зеленых) и многое другое. Все это служило нам детскими игрушками. 

 Часто в скирдах соломы, которые были во дворе, мы вырывали пещерки — условные наши жилища и там проигрывали воображаемые нами картинки из взрослой жизни. Лечили друг друга, справляли свадьбы, торговали посудой и многое другое. 

Моей первой учительницей была Серафима Алексеевна Жеромская, девушка лет двадцати пяти, дочь попа, которая в это время вышла замуж за офицера, впоследствии сбежавшего куда-то. Какой красивой и умной казалась она мне в то далекое время! Я до безумия любил ее той детской любовью как свою наставницу. Она также уважала меня за любознательность, прилежание и дисциплину, а может быть и за то, что чувствовала мои отношения к ней. 

Забегая немного вперед, хочу рассказать, как она в 1969 г, т.е. 39 лет спустя, разыскала меня и просила помочь ей направить на лечение ее дочь, которая работала врачом на шахте Холодная балка 3. В это время я работал начальником отдела оборудования комбината Донецкуголь. Я в свою очередь попросил начальника шахты Белохвостова И.П., который и оказал содействие. При встрече в 1969 г. со своей первой учительницей я испытал такое же чувство к ней, как и раньше, хотя она спустя более 30 лет уже не казалась мне такой красивой, да оно и понятно время свое берет. 

Родители, начиная с семи-восьмилетнего возраста начинали приучать нас к труду — так что у нас появлялись не только права, но и обязанности. Так, первоначальными моими обязанностями были обязанности пасти гусей дома и на речке. Родители возлагали на меня ответственность за их сохранность. Помню один такой случай. Соседская собака поймала и откусила головы около десяти гусятам и сложила их под забором. Мать обнаружила, что это были наши, поругала меня и доложила отцу. Отца я боялся больше огня, хотя он никогда меня не бил. Я убежал из дома и спрятался в кустах соседнего огорода и просидел там до одиннадцати часов вечера. От страха уснул в кустах. Меня обнаружили соседи и привели к родителям, которые с тех пор меня не трогали. В десять лет я уже пас коров, быков, овец и телят. Пастбища у нас были расположены вдоль берегов речки и по балкам Безымянная и Дидыха. 

Однажды поздней осенью, когда было уже довольно холодно и я одет был в сапоги и пальто, со мной приключился такой казус. По-над речкой, на расстоянии около двух километров от нашего хутора был расположен такой же маленький хутор Грушевский. Оба этих хутора разделяла впадая в речку балка Безымянная, а немного наискосок, на противоположном берегу был расположен лиман, т.е. болото, заросшее камышами. Речка в этом месте была значительно расширена, делала крутой поворот, раздваивалась, образуя островок, который весь зарос деревьями, кустами и камышами. В воде было много камней, по которым можно было тренированному человеку перейти речку не замочив ноги. И вот в этом месте появилась небольшая стая серых уток, показавшимися мне дикими. Я усердно принялся их ловить. Поймав с десяток уток, я лишил их головы и притащил их домой. Дома мать обнаружила на них метки и выяснила, что это домашние утки с Грушевского хутора. Затем мать уладила вопрос с их хозяевами, а мне дала хорошую трепку за уток и за то, что я долго болтался в холодной воде. 

Надо отметить, что в том месте, где я ловил уток был заболоченный, небольшой по размерам лиман, заросший весь камышами — там всегда водилось много диких уток, куликов, цапель и других водоплавающих птиц — это то меня и запутало. 

 Не знаю, как сложилась бы судьба на старости лет моих родителей в другое время, однако во время войны, не смотря на многодетную семью , они остались вдвоем. Дело в том, что все пять сестер были замужем, жили отдельно и имели свои семьи, а четыре сына были все в армии. Двое младших служили кадровыми в начале войны, а двое старших были призваны в момент приближения фронта к их месту жительства. Так родители остались на старости лет одинокими, причем в тяжелые годы оккупации. 

 Чтобы как то облегчить их старость, я предложил своей бывшей жене переехать со станции, где она жила, к моим родным в деревню и жить у них. Одновременно, на имя родителей я выслал аттестат и предложил при приближении немцев эвакуироваться куда либо вглубь страны. Однако жена к моим родителям не переехала жить, а родители никуда не выехали и остались жить в оккупации. 

 Самый старший брат при приближении немцев эвакуировался совместно с производством, однако по пути заболел воспалением легких и был оставлен в селе Амвросиевка Сталинской области. По выздоровлении он возвратился домой на станцию Просяная Днепропетровской области. В 1943 г. после освобождения был вызван в армию и воевал до конца войны. 

Мне хочется рассказать в моем повествовании о счастливой случайности произошедшей в нашей семье. Я уже говорил, что нас было четыре брата. Я и младший брат Петр были в армии. Я находился на западной границе, а Петр заканчивал военно — морское училище. Два старшие брата и пять наших зятьев (т.е. мужья сестер) были призваны в армию во время войны и после войны все остались живы, правда, большинство были изранены и покалечены, поэтому они не дожили до старости и умерли своей естественной смертью. 

Я, будучи не из храбрых, во время войны страха за свою жизнь не испытывал, успокаивая себя тем, что это горе, которое свалилось на нашу страну постигло миллионы советских людей и что я ничем не лучше других. Кроме того, детей у меня не было. Т.к. я непосредственно участия в боях с немцами не принимал, а только день и ночь готовил самолеты к бою, то и погибнуть мог только во время бомбежки аэродрома, что считал несправедливой смертью и мечтал разменять свою жизнь на жизнь нескольких немцев. Об этом, я часто думал, особенно в трудную минуту, придумывал план действий на случай, если я попаду в соприкосновение с немцами. Не знаю, насколько и как бы этот план осуществился, но случая такого, к счастью, не представилось. 

 В тяжелые минуты любого храбреца одолевает страх, и нет таких героев, которые не боялись бы ничего. Самое главное в минуты тяжелых испытаний не поддаться, чтобы тобой овладела паника. 

 Интересно отметить такой факт: на меня почему-то нападала сильная сонливость после бомбежки. Я буквально засыпал на ходу и требовалась большая сила воли, чтобы удержать себя и не уснуть где-либо. В момент самой бомбежки мне обязательно вспоминалось какое либо стихотворение и я начинал декламировать его мысленно, а иногда даже и вслух. Чаще всего во время бомбежки приходило мне на ум два куплета из каких то незнакомых мне песен, которые я где-то слышал, но не знаю ни начала, ни конца. 

С аэродрома Новгород-Волынского мы сразу же уехали, сначала в Житомир, затем, через несколько часов в Переяслав-Хмельницкий через Белую Церковь и Киев.

• Биленко Андрей Петрович
• Источник: Персональнальный сайт Анатолия Биленко
• Подготовлено Михаилом Кантором