Ко времени нашей встречи Лаура Дмитриевна Шовкуненко уже вышла на пенсию. До того работала и в «Укргеологии», и в проектной организации комбината «Донецкуголь». Была человеком открытым и общительным. Однако о том, что беспризорной девочкой Лаура пережила оккупацию города Сталино (нынешнего Донецка) и спасла не одну человеческую жизнь, не догадывался никто: о своей незаживающей боли Лаура Шовкуненко до нашей встречи молчала.

— Во время войны я училась во второй школе. Тогда она находилась на Театральном проспекте, ниже кинотеатра Шевченко, в доме, где сейчас аптека, помню, там еще были «Уцененные товары». Родителей я потеряла в первые дни оккупации, и мне приходилось жить на чердаке этого же дома по Горького, 154. Сейчас через дорогу от него — техникум, кажется, промавтоматики. А в этом доме и еще в доме 135 по Пушкинской (сейчас это улица Постышева) до войны жила профессура мединститута, цвет нации. Тех, кто к приходу фашистов не успел в эвакуацию… В общем, их всех переписали, а их вещи разграбили. Помню, на рукавах они еще были вынуждены носить повязки со звездами.

А грабили немцы или свои?

— Ой, та все. Но, конечно, в основном, свои. Там такое было мародерство! Немцы, те отбирали драгоценности, которые находились у этих людей, когда уже их забирали окончательно… Они хранили их в платочках и в мешочках. Люди надеялись, что смогут откупиться, но у фашистских злодеяний были свои нормы. До сих пор, когда я вспоминаю, мне становится не по себе, ужасно это! А грабили, в основном, местные. Ну, и мы тоже иногда туда ходили… Брали книги. Тетрадей не было. На чем-то ж нужно было нам писать. И… Мы тоже хороши, брали у них из библиотек, прекрасные же были библиотеки, и мы брали эти книги, и на них писали, на полях…

Вы у них просили?

— Та какое! Там их уже не было, они прятались. Они, знаете… Они были в таком состоянии…

Квартиры?

— Люди! А квартиры — уже открыты были нараспашку! Там гулял ветер, ну и все, кому не лень. Не лень, как оказалось, было многим. И, знаете, как в проходном дворе…

От автора:

Помню, лет двенадцать назад в донецкую синагогу, узнав о том, что собирается Музей, пришла уже немолодая женщина, судя по всему, не еврейка. Экспонаты, собранные нами в течение ряда лет — это, в основном, подарки. Женщина пожелала за свое предложение получить деньги. Вещи в ее сумке, похоже, были очень ценные и в то же время чрезвычайно хрупкие, и она их распаковывала с величайшей предосторожностью. И действительно, внутри оказался набор фарфоровой Пасхальной посуды отличной сохранности и необыкновенно красивый: на ободке тарелок и блюдец читались позолоченные рельефные древнееврейские буквы. Посуда имела без преувеличения музейную ценность. Да и сумма была запрошена вполне умеренная. Хранитель музейных фондов уже прикидывал, где раздобыть деньги и как не упустить редчайший экспонат. Но через минуту всё было кончено. Казалось, вполне невинные вопросы, адресованные пришедшей: «Кто вы? Как он к вам попал?» — я о сервизе — вызвали реакцию неадекватную: женщина смутилась, покраснела. Дальше — больше: незнакомка разволновалась настолько, что тут же отказалась от сотрудничества: «Всё-всё-всё, разговор окончен!», наспех, очень нервно, стала запаковывать свои чашки-тарелки. И с испугом спешно удалилась…

Люди, в этой жизни искушенные, странный инцидент откомментировали, не задумываясь: награбленное у обреченных евреев ею самой или ее родными женщина решила не возвращать, да и кому? — а выгодно продать. Однако, направляясь в синагогу, женщина не потрудилась выдумать легенду, вот и стушевалась…

Донецк — «город маленький», и вскоре в Донецкой синагоге адрес этой женщины узнали, надо же, такое совпадение! Все тот же: Горького, 154. Права в своих воспоминаниях Лаура!

Лаура Шовкуненко, 1944 год. Фото: Агентство Еврейских НовостейЛаура Шовкуненко, 1944 год. Фото: Агентство Еврейских Новостей

Лаура Дмитриевна, а что было потом?

— А потом… В этом доме был общий, длиной в целую улицу, необъятный, с закоулками чердак. А к этому дому примыкал еще один дом. В общем, если туда забежать, а потом перебегать с чердака на чердак, то тебя никто никогда не поймает. Во время оккупации там находилось очень много народа. Прятались. Потому что у них такое было положение безвыходное. Но каждый хотел выжить. А как выжить, когда он не может себе пропитание достать? Значит, только этими подачками…

Какими?

— Совсем рядом, здесь же, в каре этого дома, находилась фронтовая кухня, там питались немцы, а мы стояли с котелками в очереди. Добирали за ними остатки. Ну, котел был глубокий, я была маленькая, и чтоб достать, меня держали за ноги. Я набирала людям котелки, за это мне полагалось два котелка и плюс то, что у меня оставалось на фуфайке, во что я запачкаюсь в котле, — вот так я добывала себе пищу. Между прочим, очень вкусная каша с изюмом… Свой котелок я отдавала чердаку. Они там ели.

Из тех евреев вы кого-то лично знали?

— Да! Среди них была одна моя знакомая. На Седьмой линии до войны во дворе моей тетки, доцента мединститута Екатерины Михайловны Старостюк, жила одна Нехама, уже в возрасте. И вот на чердаке — такая встреча! Я ее кормила, как могла, давала котелок немецкой каши. И второй мой котелок я тоже отдавала этим людям.

А как же вам самой?

— А мне хватало облизать фуфайку. А еще ж… Я зарабатывала! Как? Мы бегали за немцами и собирали окурки. А они… Так, он бросил окурок, образуется куча мала, все кидаются за этим окурком. А другие немцы идут и стреляют нам в пятки, эсэсовцы, в основном…

Так могли ж и ранить, и убить?!

— А конечно! У них это считалось развлечением, на это и рассчитано. Конечно, были немцы и хорошие, а были и такие, что… Фашисты! Особенно после 42 года, когда их в Сталинграде разнесли, так они, удирая, сюда… И оказались такими завшивленными, весь город был во вшах, когда они приехали. Они такие были злые, просто ужас! Такое слово есть… Осатаневшие! И на нас, на мелкоте, срывали злобу. И стреляли. Ну, мы там бегали везде, мы ж детвора. Итак, окурки. Мы шли к теткам, торговавшим ряженкой, и — натуральный обмен. Мы им табак, они нам — облизать кастрюлю из-под ряженки.

Вы всю войну прожили в оккупации?

— Да, конечно.

И вы видели многое. Что, на ваш взгляд, было самым страшным?

— Ну, когда стреляли. И еще. Было страшно, когда умирали евреи вот с такими животами, распухшими от голода. Они отекали, у них такие были ноги…

И это все вы видели?

— Я видела. И потом… Этот старый дом… Возможно, его нынешние жильцы еще не знают — с мощной несмываемой печатью трагедии… Надо ж было с чердака их выбросить, усопших, потому что… Они тут же начинали разлагаться. Мы разбирали черепицу, а по ночам выдвигали доску такую мощную и налегали всей оравой, сколько там нас было, беспризорной детворы, на эту сторону, а на другую клали тело, — и катапультировали, чтоб как можно дальше приземлилось. Повторяю: дом 154 по Восьмой. Зимой сорок третьего выпал такой снег, что в жизни я ничего подобного не видела: сугробов намело до перил второго этажа. И только по весне их находили, тех покойников. Тела уже успели разложиться. Национальные черты теряли. И что они и кто они такие — уже никто не знал и не узнал. Перед «полетом» с них повязки мы, конечно же, снимали, со звездой. Там, на чердаке, в относительной безопасности, они им были ни к чему, повязки. Но евреи находились в таком угнетенном состоянии, вначале затравленные, очумевшие от ужаса, а потом такие потухшие и безучастные и, кажется, в прострации, что многие из них повязок не снимали по инерции. А фашисты ни разу даже и не заподозрили, что на чердаке там происходит. Наша конспирация их на след евреев не навела и, наверное, спасла не один десяток жизней (возможно, кто-то из спасенных Лаурой и ее друзьями откликнется — авт.).

Скажите, а людям, которые попали в такое жуткое, обреченное положение, местное население сочувствовало? Злорадства не было?

— Не-ет, что вы, никогда! Злорадства — такое горе видеть — не было! Но находились люди… Которые их просто выдавали. Нет, а остальные сострадали. Мы, например, дети, мы очень сочувствовали…

За то, что она спасала евреев, Б-г ей помог, и в конце войны она таки разыскала своих родителей, которые свою ненаглядную Лауру уже оплакали…

Победа… В какой день вы поняли, что войне конец?

— Уже появились мои родители, и на Девятой, это улица Челюскинцев, дом 92, сидели мы на крыше и вдруг видим: со стороны Макеевки солдаты… И вот эти вот сполохи, мы все видели, и в нас такое чувство… Ликование! Мы помчались к Макшоссе, там были уже танки, наши танки! Мы на танк взгромоздились. И по Сталино катались, дух захватывало! Да, это было счастье! Мне было девять лет, а запомнила я на всю жизнь…

А когда уже фашисты были изгнаны, какие-то процессы в городе громкие шли? Над полицаями, над теми, кто сотрудничал с фашистами, вы помните?

— Наш сосед, с Девятой, 96, он работал на фашистской душегубке, так его даже не взяли. Объяснили: он не отвечал, что там работал. Но кто пойдет порядочный туда? Включали газ — и люди погибали. И еще о страшном, очень страшном — о повешенных. Немцы их за всякую провинность, и в частности, за появление в неположенный час на улице, хватали всех подряд и вешали…

От автора:

А тут недавно нам газеточку подбросили, издание «славянских патриотов», под названием «Вече», и она помечена апрелем этого, 2006 года. Судя по всему, выходит она в Донецке. И выходит беспрепятственно. Более того, Александр Панько в ней заявляет о якобы имеющихся связях своей организации с сотрудниками СБУ. А организация «своя» — «Патриотическая национальная партия» (ПНП), лидером которой Александр Панько и является. И вот опять цитата, как отчет о проделанной работе: «ПНП получила известность в прошлом году, когда на улицах Донецка появились лозунги националистического содержания: «Бей хачей!», «Славянам — революцию!», «США — мразь!» (поскромничал А. Панько, а может, и забыл к своим «заслугам» приплюсовать и непременный: «Бей жидов!»). И еще одна цитата, откровенная: «В Донбассе мы проводим акции ночного характера — стычки с лицами кавказской национальности, с представителями арабских наций, стычки с представителями мирового сионизма…». Читай, опять все с теми же евреями. «Ночной характер», неположенное время… Вы ощущаете перекличку времен?

Лаура Шовкуненко продолжает:

— Мы ходили, и не раз, к концлагерю, где сейчас «Вечный огонь». И передавали чужим людям, что могли. Но что мы могли передать? Немножко каши. Но от всей души! А еще в Сталино, не могу сказать, что процветало, но были зафиксированы — и неоднократно — случаи людоедства. Так, они варили холодец из человечины и продавали в проходящих поездах на станции Рутченково. Помню, даже был процесс на Александровке. Их в народе называли: душегубы. Я вот сейчас подумала такое: людоедские режимы порождают людоедов…

Так уж получилось, что со спасенными ею она потом не встречалась никогда: «Откровенно говоря, я их даже и не помню. Я же маленькой была, вы понимаете? Еще вспоминаю о страшной жизни чердака, где прятались евреи: однажды туда немцы все-таки пришли. А мы взяли, знаете, карболку? Едкая такая. Обработали ею простынку и повесили у входа на чердак. Нам о немцах сообщили заранее. Они — туда, но мы сказали: «Тиф!». А как они боялись тифа — это что-то! А тифа у нас не было совсем! Много людей было на чердаке? В разное время по-разному. Ну, человек под тридцать — это точно. Молодые, старые? Нет, молодых там не было…».

И еще Лаура вспомнила о школе, где училась: «Школы были не везде. Наша — одна из немногих открытых. С первого класса мы уже изучали немецкий. И учительница у нас была такая сволочь! Почему? Как-то раз приходит ученик и во всеуслышанье: «У нас немцы украли часы». А эта даже закричала на него: «Запомни, немцы — это высшая раса, это очень порядочные люди, и если ты еще такое скажешь! Я тебя в комендатуру!». Комендатура находилась на Первой линии, там, где сейчас кафе «Театральное», рядом с кинотеатром Шевченко. Класс притих… Мы ее боялись, эту сволочь.

А однажды к нам в школу нагрянули немцы с собаками. Бежал какой-то партизан и забежал как будто бы сюда. Но не нашли. У нас там бабушка была, которая звонок давала, и она вполне могла его спрятать за наваленными досками. В общем, не нашли его собаки»…

Завершая наше повествование, мы еще раз обращается к читателям: может быть, в Ляле (Лауре) Шовкуненко, фотографию которой мы публикуем, вы узнаете свою спасительницу. Может быть, потомки тех, кого спасла Л. Шовкуненко, вспомнят рассказы своих пап и мам, дедушек и бабушек. Отзовитесь, пожалуйста! Телефон в Донецке: 8 (062) 304-04-90.

 



3 Комментарии

Войдите, чтобы оставить комментарий