«Брошенные люди» Валерия Милосердова

Снимки, сделанные документалистом Валерием Милосердовым на смене эпох и сломе цивилизаций, с самого начала были обречены стать пророческими. Прощание с прошлым оказалось болезненным и неокончательным, поэтому нам вновь пришлось его пережить. Кадры Августовского путча в Москве, демонстрации в Вильнюсе, раскопки жертв НКВД и серия о Донбассе яркими вспышками теперь дополняют архетипы нового времени, положенные в основу современной протестной мифологии: баррикады, коктейли Молотова, поваленные монументы, порванные паспорта и пробуждённая пассионарность простых граждан — всё это стало для нас приметами времени.

Работы Милосердова чрезвычайно сильные, эмоциональные и гуманистические. Но сегодня смотреть на них очень больно, ведь они должны были быть уроком, а стали напоминанием. Сделать выбор и нести за него ответственность — эта тема лейтмотивом проходит через всю хронологию работ фотографа. Предлагаем читателям фрагменты интервью Валерия Милосердова, посвященные его работе на Донбассе в 1990-х годах. Беседу вел Антон Иванов по заказу IZIN.

Валерий Милосердов. Фото: Антон Иванов

— Признаться, серия о Донбассе 90-х для меня стала интереснейшим открытием, ведь на просторах интернета ее найти практически невозможно. После начала трагических событий на Востоке страны, эти фотографии теперь считываются уже в другом контексте. Что привело вас тогда на Донбасс?

— Эта серия называется Брошенные люди и была снята в период с 1994 по 1999 год. В 1994 году я работал  фотокорреспондентом в газете Киевские Ведомости и как-то я задумался о том, что у нас в стране есть интересный регион, который делает политическую погоду, что там живёт много людей, но он, тем не менее, кажется закрытым для нашей страны. Тем более, что по советским временам я знал, что шахтеры были привилегированным классом: всё там было очень хорошо, Донецк в розах и шахтёры более-менее при деньгах. Но, развалился Светский Союз и уже имели место совершенно другие процессы, и к шахтерам стали относится по-другому.

Да и в принципе, шахтерские места по миру очень интересные. Возьмите, к примеру, проблемы шахтёров Германии, шахтёров Англии с Маргарет Тетчер и проблемы Шахтеров ЮАР: по всему миру присутствует напряжение и для фотографа они очень интересны. Тем более, что рабочая жизнь  шахтеров, как я потом узнал, построена по военному принципу: в советские время у них даже была своя униформа.  Я вышел на коллег, для того, что бы организовать поездку на Донбасс. Мне помогли с координацией, выбором места, договорённостями и тогда я впервые поехал туда.

— Вы помните первый снимок в этой поездке?

— Этот снимок у меня сразу начал ассоциироваться с Припятью.

— Я был в Припяти: там очень жутко и нет места для человека.

— Да, вроде бы и люди живут, но, выйдя вечером в город, видишь просто выжженную землю. Что бы сделать снимок, я поднялся на верхние этажи НИИ и увидел этот индустриальный пейзаж: трубы, дым, старые дома, чернота и совершенно нет людей. Я долго ждал когда кто-то появится, а как только появилась фигура человека, — сразу нажал на спуск камеры. Стало жутко от того, как этот советский человек попал в другое измерение, в другой мир. И это произошло так резко, что этот человек не успел приспособиться к новому миру.

Есть интересный факт, о котором никто не вспоминает: в день принятия акта о независимости Украины, первая поездка Кравчука состоялась именно в Донецк. По той причине, что  там было мощное стачечное движение — одно из самых сильных в Советском Союзе. Он искал там поддержку местного населения, то есть, в случае агрессии Москвы в Киев, донецкие шахтёры должны были подняться. Вот так наше государство начиналось: с акта независимости и просьбы к донецким шахтерам о поддержке.

— Интересно, уже тогда Донбасс был местом для политических манипуляций.

— Мне стало интересно посмотреть, что произошло с регионом спустя несколько лет после распада СССР, как живут там люди. Я поехал туда в конце ноября 1994 года. Тогда я снимал в двух местах: Донецке и Горловке. В Донецке я снимал городские сцены, а в Горловке мне помогли организовать спуск в шахту. Это была шахта №2 им. Ленина. Я понимал, что нужно будет пройти определенную проверку, что бы установить контакт с этими людьми. Когда мы спустились, как сейчас помню, на горизонт 1180 метров с бригадой обычных сплоченных работяг, грязных и весёлых, я был для них абсолютно чужим человеком с камерой, вторгающимся в их достаточно тесный и тёмный мир. Рядом со мной стояла сцепка из двух вагонеток и я, когда перелазил через нее, услышал громкое «Давай!». Надо мной открылась заслонка из которой посыпалась тонны угольной пыли. Её было очень много. Я успел только прикрыть камеру рукой. Когда я вылез из этой сцепки и горы пыли, увидел перед собой этих работяг, которые откровенно с меня смеются. Вот такая проверка: пойду ли жаловаться или поднимать скандал. Но я протер глаза от пыли и начал вместе с ними смеяться. Это была самая правильная реакция в тот момент. Они помогли мне отряхнуться от пыли, дали, чем вытереть лицо и с тех пор мне можно было снимать всё, что я хотел. Дальше установился очень близкий контакт со всеми, кого я снимал.

Кстати, один факт меня потряс. Смертность среди шахтеров была очень высокой: на один миллион тон угля приходилось четыре человеческие жизни. Это невероятно жуткая статистика и слишком высокая цена. Вот на фотографии показаны шахтерские похороны. Эти шахтеры каждый день проезжают на работу мимо кладбища, на котором их же и хоронят. Это такое жуткое напоминание и, безусловно, накладывает отпечаток на этих людей.

— Вы тогда снимали для прессы?

— По итогам этих съёмок у меня было в Киеве три публикации. Я получил свои премии и понял, что для газеты тема надолго закрыта и у меня не будет возможности вернуться туда надолго снова.

Спустя пару месяцев мой хороший друг Виктор Марущенко узнал, что в Швейцарии, в маленьком городке Веве (там находится самая старая в Европе фотошкола) проводится крупный международный фотоконкурс. Как раз в 1995 году они праздновали 50-летие фотошколы. Долгосрочными фотопроектами я интересовался ещё во время учёбы в Москве на журфаке. Я на этом специализировался и мы с одним моим преподавателем могли по полгода снимать. Конкурс в Веве был посвящен именно таким проектам. Для жури и комитета конкурса было важно, чтобы представленный проект мог дальше развиваться. У них такой системный подход к фотографии, чего так мало у нас.

Мы вместе с Виктором Марущенко и Борисом Михайловым (он тогда представил совместный с Сергеем Братковым проект Если бы я был немцем) подавали проекты и карта так легла, что наиболее интересной оказалась именно моя тема. Я  отправил заявку и забыл о ней.

Через пару месяцев приходит письмо, где сообщается, что я получил специальный приз жюри, меня приглашают в Швейцарию и оплачивают пребывание там. Я, конечно же, поехал и попал в другой мир. Я тогда был второй раз за рубежом и получил сильный шок на визуальном и бытовом уровнях.

Я попал в удивительную фотографическую среду, где абсолютно другое отношение к фотографу, как к самодостаточному художнику, а не просто к тому,  кто обслуживает информационный запрос. Это поднимает автора на другой уровень в его же собственных глазах.

Там был достаточно хороший приз от Nikon: 10 тысяч франков на фотоаппаратуру. Мне дали прайс — выбирай, что хочешь. Я выбрал на 11. Потом была беседа с представителем компании Nikon о дальнейшем развитии проекта и я сказал, что у меня просто недостаточно денег для длительной поездки на Донбасс.  Тот выдал еще 2 тысячи франков наличными, что бы я смог продолжить проект. Я вернулся в Украину окрыленный. Мы заключили контракт, что в течении двух лет я должен завершить работу над проектом и подать им в трех экземплярах отпечатки проекта.  Я выслал около сорока отпечатков в трех экземплярах, которые попали в запасники музея фотоаппаратов.

После этого я по инерции продолжал возвращаться на Донбасс при каждой удобной возможности. Я чувствовал незавершенность проекта и это подогревало мой постоянный интерес к нему.

В 2000 году фундация Веве пригласила меня, как одного из победителей, принять участие в фестивале. В галерее Masion Visinand в Центре Культуры города Монтрe, славившегося своим джазовым фестивалем, в моем распоряжении было три зала.

Я долго думал, какой снимок поставить в конце экспозиции. В итоге решил поставить снимок с шахтерами: молодыми мужиками, которые стоят в ожидании чего-то, в состоянии неопределенности.

— Почему в богатой Швейцарии тема Донбасса вызвала такой интерес?

— Стены пали и им стало интересно, кто эти люди, кто эти новые соседи и чего от них можно ждать. Им было необходимо познакомиться с ними. В данном случае — с помощью фотографии.  Я был удивлен, как легко они считывают изображение, насколько они визуально грамотные люди. Вот ты закладываешь в свои работы какой-то второй план — и они его прочитывают.

Потом мне показалось, что проект своё отработал и он залёг на полку. Появились хорошие проекты о Донбассе Саши Чекменева и серия Виктора Марущенко Донбас – Країна Мрій, представившая Украину на Биеннале в Сан Паулу 2004 в году.

Сейчас я смотрю на эти снимки по-другому и понимаю. В шахтёрских городах вся инфраструктура была построена вокруг шахт: если шахта закрывается —  жизнь вокруг останавливается. Не существовало никаких государственных программ поддержки этих людей и они выживали как могли. Отсюда, собственно, и название проекта Брошенные люди. Естественно, что такое многолетнее игнорирование не могло не привести к чудовищным последствиям рано или поздно.  Хотя того, что происходит сейчас, я себе представить никак не мог.

Валерий Милосердов. Фото: Антон Иванов по заказу IZIN, Киев, 2014

Источник — Брошенные люди | IZIN