Памяти старого мелкосортного
стана на ММК им. Кирова
Фантастическая огненная бабочка нервно затрепетала во мраке! Она спешила вырваться на волю из тесных объятий прокатного стана и то замирала, ежась от непривычного холода, то еще азартнее взмахивала сияющими крыльями, предлагая миру поиграть. С ажурных жилок сыпались искры и окалина, вот только были они стальными и толщиной с хороший лом. Металл завивался кольцами, выбрасывал светящиеся петли, веял жаром и опасностью — прокат резвился.
Увы, недолог век стальных бабочек. За какую-то минуту целый километр тонкого профиля свернулся в огненный клубок. Слепящая кайма крыльев сникла до темно-красного, подернулась серым, и вскоре на месте сверкающей феерии остался скучный кокон остывающего металла, а его облепили газорезчики. Летучие ножницы дали сбой.
Жизнь Донбасса тесно связана с металлургическими заводами, их гудки и сейчас меряют наше время, как пушка Петропавловской крепости. Все мы выросли рядом с ними, с заводами, на ДМЗ работал мой отец, там же начиналась и моя трудовая жизнь. И наметанный донецкий глаз видит в них не только индустриальную мощь, но и своеобразную красоту.
Так, работающий на полном ходу прокатный стан способен заворожить любого. Так мне кажется. Можно долго смотреть, как толстый раскаленный сляб втягивается в первую, самую мощную клеть линии проката, зло стреляя окалиной. Могучие, метрового диаметра стальные валки клети дрожат при этом от напряжения! Неожиданны музыкальные названия этих стальных чудовищ: клеть-дуо, клеть-трио, клеть-кварто. Значит, есть все же некая гармония проката.
В сортовой цех, о котором и пойдет речь, поступает не сляб, а блюм, здоровенный короткий брус, из которого катают уже не лист, а тонкий профиль: уголок, полосу, кругляк или арматуру. Самого разного сортамента. Катают и режут. На дюймовом кругляке выкатывается прут длиной во многие сотни метров, и куда прикажете его девать? Нет, как говорил один мой знакомый хирург, надо резать! А поскольку массовые грузы перевозятся на железной дороге, то длина вагона и будет мерой. Впрочем, тонкий лист и проволоку просто сворачивают в бухты, чтобы не занимали места.
Той осенью мы учились кроить прокат. В сущности, искусство кроя сводится к решению двух задач: надо попасть в размер и при этом оставить как можно меньше обрезков. Чем кроят? Ножницами. Они и впрямь похожи на обычные портняжные, только их ножи — с ногу толщиной и длиной до четырех-пяти метров, да называются они гильотинными. Ими режут лист, неподвижный металл.
Но прокат тонкого профиля — это динамика, движение, огонь и искры! Это скорость и еще раз скорость и после каждой клети она все выше. На таком прокате задействованы все клети, а ведь их число доходит до семи-восьми. Толстый хвост блюма еще медленно втягивается в первую, а из последней уже летит готовый профиль! Летит, мчится, гильотина не годится. Это вам не прекрасная Франция эпохи революции. Да и резать надо не мягкотелых Дантонов и Робеспьеров поштучно, а твердую сталь — и массово!
И если уж проводить параллели и аналогии, то лучше вспомнить родную историю, дедушек Ленина и Сталина. Рубить, так рубить! Нет, гильотина нам не нужна. Чем тоньше прокат, тем быстрее он летит по рольгангам, есть даже формула постоянства объема проката, из которой это следует. Ножи гильотины будут неспешно врезаться в летящий металл, тот упрется в них — и станет навивать размашистые огненные кольца, пока светящаяся сталь не опутает клубком незадачливые ножницы. Редкое по красоте зрелище! Туристов бы туда водить и устраивать показательные аварии, туризм куда прибыльнее металлургии и гораздо безвреднее. Стан, конечно, останавливается. Стоят ножницы, стоят прокатные клети, стоит весь цех. Все ждут, когда клубок остынет, и можно будет послать газорезчиков — порезать его в куски, в переплавку.
Но аварии случаются и с летучими ножницами, специально разработанными для порезки движущегося металла. Они похожи на лапы богомола, укрепленные на двух вращающихся в разные стороны колесах. Те раскручивают до скорости движения проката, затем по сигналу управляющей машины лапы сходятся на лету, делают рез — как будто откусывают — и снова расходятся в стороны. Даже не сходятся и расходятся, а слетаются и разлетаются. Отсюда и такое красивое название.
Если скорости совпадают — хорошо, если нет — смотри про раскаленный клубок. Да и кто же не любил на него посмотреть! Увы, мне не описать и толики этой опасной аварийной красоты. На тонком профиле многометровые петли свиваются ошеломляюще быстро, даже не верится, что это — сталь. Она рвется на свободу, сыплет искрами, порхает — и на ум приходит ассоциация с огненной бабочкой. Тонны, вытянутые в сотни метров — впустую, в брак, в переплавку.
Сталь, остывая, проходит все оттенки длинноволнового конца спектра, от слепяще-солнечного до тускло-малинового, с серыми пятнами окалины. Жаль, наш глаз не видит в инфракрасном диапазоне. Но все это великолепие не для художников, красками его не передать. Если вы обращали внимание, то и красивые закаты на картинах излишне театральны, такой живописи место на Арбате или на бульваре Пушкина. Лучше оставить закаты и заводы фотографам. Странно, но скромная индустриальная красота огненных стальных кружев сродни помпезной красоте роскошного заката и вызывающе неповторима! Хотя и повторяется иногда несколько раз за смену…
Но еще грознее выглядит авария на толстом профиле. Ох, насколько круче и страшнее завивается прокат толщиной с рельс или телеграфный столб! Ножницами в том древнем цеху, где я это видел, управлял оператор из блиндажа рядом с линией проката. Он дергал за рукоятку на тросике — так на старинных пароходах подавали сигнал паровым свистком.
Нет, не зря оператор сидел в блиндаже за окошком из бронестекла. Выйдя из подчинения, толстый прокат движется медленно, но неумолимо, и петли свивает хоть и не такие размашистые, зато их можно показывать в фильмах ужасов. Это напоминает ледоход на большой реке, когда толстые льдины, несущие на себе остатки зимних дорог, громоздятся друг на друга — в полной тишине. Прокатные цеха недаром называются горячими, но в эти минуты вас и впрямь пробирает холодок, да и тишина, конечно, кажущаяся, на заводах ее нет и в помине. Но впечатление именно такое. Свихнувшийся металл опутывает блиндаж оператора многотонной головоломкой, полсмены иногда уходило на то, чтобы вызволить беднягу из западни. Чуть не написал — темницы. Нет, эта ажурная клетка сияла светом раскаленной стали!
Наблюдая эти обыденные ужасы, я спрашивал местных асов проката, нельзя ли провести к бедняге подземный ход. Ведь страшно! Асы задумывались и потом удивлялись, а действительно, почему бы и нет? И все текло по старому, нет ничего консервативнее заводских обычаев. Бороться и внедрять что-то новое почти бесполезно. Как говорил один знакомый хирург: не стоит и резать, само отпадет.
Аварий я насмотрелся вдоволь, ведь управление раскроем касалось именно летучих ножниц, рядом с которыми стояли наши датчики и все огрехи измерения и программирования проявлялись здесь. Хорошо наблюдать расцветающие розы раскаленного проката издалека. И не совсем хорошо — рядом с линией проката! То ли у программистов что-то не заладилось, то ли ты сам плохо расположил датчики и вот — заминка ножниц, несовпадение скоростей, вот металл выбросил первую петлю, вот пошел резвиться вовсю, но сделать уже ничего нельзя.
Есть, конечно, аварийные барабанные ножницы. Они злобно щелкают челюстями и рубят прокат в куски с каждым своим оборотом, лишь бы он не свивался в петли, в клубок. Обрубки при этом быстро образуют подобие тлеющего стога. Но эти ножницы еще надо успеть включить — и если оператор зазевался, то остается только наслаждаться зрелищем. Вся наша бригада дружно высыпала на мостик и в широко открытых глазах мерцали блики огня и светилось изумление феерической металлургической красотой! Большие женские глаза неописуемо прекрасны в такие моменты, но мало, мало большеглазых дам в прокатных цехах! Что любопытно, старые, матерые прокатчики любовались огненными цветками точно так же, как и мы, неофиты, только неискренне чертыхаясь при этом: план, мол, горит…
***
С такими впечатлениями я и летел на старом, ревущем ИЛ-18 в далекую Сибирь — посмотреть, как на Запсибе кроят металл. Начало 80-х. Роботизация, автоматизация, САП, АСУП. Я уже писал о малых вычислительных машинах серии СМ — или еще нет? Вот такую нам и надо было сделать главной закройщицей макеевского меткобината. А на Запсибе чехи только что ввели в эксплуатацию новейший сортовой цех с компьютерным раскроем.
Западно-Сибирский металлургический комбинат! Гигант. Один из новейших и лучших комбинатов Союза. И где — в Новокузнецке! В эпоху сталинских пятилеток в этом городе строился Новокузнецкий комбинат. Героическими усилиями народа, по последнему слову американской техники! Американцы жили в отдельном городке, в специально построенных коттеджах. Таковы были условия договора. А неподалеку были расположены «городки» наших строителей — с вышками, бараками и колючей проволокой. Именно тогда Сибирь впервые увидела экскаваторы, еще паровые, но они были слишком сложны и дороги. В основном комбинат построили тачкой и лопатой тысячи и тысячи раскулаченных. Там пропали без вести самые предприимчивые односельчане моего деда. Они катали тачку и на Магнитке, и в Норильске, и в Магадане — Россия велика…
Но какими же низкорослыми и убогими показались доменные печи былого гиганта, съевшего столько жизней. Мы туда даже не заглянули, не по музеям приехали ходить. Тем не менее, устареть-то он устарел, но все же был огромным. Если в Донбассе город растет вокруг завода, то в Сибири — наоборот. Запсиб сам размером с город, Новокузнецкий — с полгорода! Нет, это уж скорее, город ютится рядом с заводами. Что и говорить, другие масштабы. Когда пришла пора улетать, то возникали чисто сибирские варианты: поехать в Новосибирск, например, и улететь оттуда. Расстояние — половина Украины! А когда нам говорили, что Донецк не принимает, то мы смотрели на карту, пожимали плечами и просили билет хоть куда-нибудь — в Днепропетровск, Харьков, в Киев, наконец, столь близкими казались эти города из сибирского далека.
Запсиб был великолепен! Новый стан прекрасен. Вычислительная машина, заправлявшая раскроем, замечательна. Цветные дисплеи! У нас таких тогда, по-моему, и не было. Конечно, это была знаменитая американская РДР-11, с которой мы и копировали свои СМ. Красивая и надежная машина, в отличие от наших бастардов. И кроила она четко, отходов не оставалось. Хорошо, когда цех спроектирован как единое целое с самого начала, и совсем другое дело был наш макеевский цех.
Он был трофейным. Его вывезли из Германии в 1946 году. Грабили побежденных, как могли: офицеры — добротными немецкими чемоданами; генералы вагонами, маршалы — эшелонами, в которые поместилась даже Дрезденская галерея, ну а рядовые солдатики — те везли зажигалки и аккордеоны. Даже бараки из концлагерей вывозили! Я не шучу: в 1947 году из концлагеря в Бляйхероде (там строили двигатели для ФАУ-2) вывезли бараки, ставшие основой космодрома в Капустином Яру. Такая вот ракетная преемственность. Насчет крематория врать не буду, не знаю…
Вот так попал в Макеевку и наш мелкосортный стан. Кстати, ограбив немцев, мы оказали им немалую услугу. Они с американской помощью построили новейшие заводы, а мы до сих пор работаем на их старье. Хотя и выбрали самый хороший цех. Да что там говорить, отличный был цех! Он и в мое время был неплох. Он до конца века доработал. Дело не в нем. Дело в том, что разделили его на две части. Первая половина, обжимные клети и холодильник попали в Макеевку, а вторая, адъюстаж — в Магнитогорск. Так делать нельзя!
Адьюстаж — это место, куда попадает прокатанный металл, где он сортируется и готовится к отправке. Это мощное крановое хозяйство, сложная система путей, огромные стеллажи и хорошие специалисты. Легко накатать тонны металла, но ведь его надо отгрузить. И без хорошего адьюстажа вы будете до греческих календ набирать вагонную партию продукции.
Однако и это еще не все. Новый немецкий цех попал на старый донбасский завод. Блюмы в него поступали разновесные, и ни о каком оптимальном раскрое и речь не могла идти. Тяжело приходилось компьютеру восьмидесятых годов в цехе тридцатых, на заводе, основанном в 1899 году!
Кстати, для чего нужны прокатные цеха, как вы думаете? Чтобы катать металл? Да, согласен, это прекрасное зрелище, но — не для этого. А для того чтобы продать его. Поэтому на Западе строят параллельно сразу несколько прокатных станов. Пришел заказ на пару-тройку вагонов такого-то сортамента — включается нужный и партия через день у вас в вагоне. У нас же это считалось немыслимым расточительством. Ну, как же, стан, который большую часть времени стоит. Глупые буржуи бесятся с жиру! Главное производительность.
И мы переваливали валки. Так называется замена прокатных валков под другой сортамент, на нее уходит не меньше двух дней. В это время весь цех естественно не работает. То есть, он-то как раз работает изо всех сил, начальник цеха в это время днюет и ночует там, вот только продукции цех не дает. Зато в остальное время производительность у нас была неизмеримо выше! До следующей перевалки…
У нас просто не поняли бы покупателя двух-трех вагонов. Сколько-сколько? Не мешайте работать! Мы гнали эшелонные партии, а заказчики пусть сами себе голову ломают, объединяются, устраивают промежуточные металлобазы. Мой отец, заслуженный металлург СССР, понимал это великолепно и лишь снисходительно посматривал на меня, когда я вдохновенно, как всякий неофит, чирикал о станах. Как же, видимое действие, экшн: валы крутятся, металл движется, искры летят!
Ерунда все это. Главное — как быстро вы прокатаете заказ и отгрузите его. А для этого позарез необходим хороший адьюстаж. Он скомпенсирует и ваш одинокий производительный стан, если накопит сортамент. Но потребует больше площади, чем несколько параллельных станов! Вот такая экономика…
Наша малая вычислительная машина занимала большое помещение. Чем меньше у вас объем оперативной памяти, тем больше надо внешних носителей информации: перфокарт, перфолент, магнитных лент и дисков, и тем тяжелее программирование. Это сейчас пользователь сам может установить операционную систему за час с небольшим. Тогда же система генерировалась неделями, а рабочая программа писалась и отлаживалась месяцами даже годами! Обязательно нужен был классный программист-системщик, босс группы программистов (программисты составляли половину нашей группы), а ему требовались десятки бобин с перфолентами и магнитных дисков, размером со здоровенную кастрюлю.
Работа заняла около года. За это время мы успели разместить и подключить свои датчики, жениться и выйти замуж, развестись и снова жениться, переругаться друг с другом и снова помириться. Затем уже пошла отладка программы раскроя и входных-выходных блоков. К весне мы начали кроить металл. Сначала, конечно, с ошибками, а потом все увереннее!
Приятно наблюдать, как твое детище уверенно управляет ножницами и на холодильник катятся мерные полосы, а под конец — короткий хвостик, немерный остаток. Вскоре все поле покрывалось металлом в разных стадиях остывания: ближе к нам — яркая, соломенного цвета полоса, а далее постепенно, диминуэндо, цвет переходил в темно-вишневый, с серым налетом. Нисходящая цветовая гамма на палитре, размером с футбольное поле! Да, интересная была работа.
Но больше мне не приходилось кроить металл. Зато я его плавил, да и сейчас смогу, если на знакомой электродуговой печке, тонны на три. Не пробовали? Красивое зрелище: электроды размером с телеграфный столб плавно танцуют на гудящей электрической дуге, а под ними сияет озерцо расплавленного металла. Я его и точил, и строгал, и пилил, и резал, в том числе и плазмой, и фрезеровал, и сверлил, и растворял, и сжигал. Что я атомизировал на атомных абсорбционных спектрометрах? Металлы! Увы, и это в прошлом. Ау, где ты моя металлургическая юность? Нет ее. Прошла, пролетела, как будто ее и не было…
Да и цеха того уже давно нет. Через четверть века после той работы запускал я на ММК хроматографы и выяснил, что в 90-х годах немцы построили на его месте новый. Не знаю, дожила ли дo того времени наша система. ЭВМ под конец советской власти понаставили видимо-невидимо, где надо и не надо. Не буду утверждать, что все они были неэффективны, хотя и есть подозрения, но самый большой эффект был связан с их массовой гибелью. Во времена разрухи, наступившей после развала Союза, они кормили моего брата-наладчика.
Дело в том, что их микросхемы, транзисторы и разъемы имели позолоченные контакты, серебряные, родиево-иридиевые, а конденсаторы содержали палладий. На этом в красной империи не экономили и даже смеялись над прижимистым Западом — стирая при этом полиэтиленовые пакеты, «доставая по блату» растворимый кофе и штопая колготки. На радиорынках стояли скупщики деталей, цена на килограмм конденсаторов превышала, бывало, семьсот долларов и мародерство продолжалось чуть ли не пятнадцать лет! И только сейчас бизнес угас: и цены упали, и раскрадено все. Думаю, нашу систему раскроя постигла та же судьба. Впрочем, она и так устарела мгновенно с появлением персональных компьютеров. Ave!
- Автор: Юрий Кирпичев
