Вы бывали когда-нибудь на коксохимическом заводе? Нет? Ну и слава богу. Для экскурсий это не самое подходящее место, а для работы тем более. Помню, прошелся я вдоль печей в нейлоновой рубашке тогда они были еще модными (молодой был, глупый), а вернулся уже в сеточке — рубашку проело насквозь капельками кислоты. Этим там и дышат, там и металл недолго выдерживает, так что не советую. Хотя ночью коксохимы красивы — мрачной индустриальной красотой. Над батареями вечным огнем бьются на ветру факелы-флаги сжигаемого газа, видные издалека в наших краях, а днем над степью плывут белоснежные громады облаков.
Иногда Германа Мелвилла, который раньше Льва Толстого написал первый роман-эпопею, великий «Моби Дик», упрекают за то, что по его книге нельзя учиться охоте на китов и разделке их туш. Гм. Думаю, напрасно упрекают. Роман все же не руководство по китоловному промыслу, а художественное произведение, так что туши тушами, а души душами. Но толика истины в претензиях все же имеется. Собственно говоря, именно этим Мелвилл мне и близок! Дело в том, что помимо неотъемлемых литературных достоинств и любопытной философии в этом грандиозном романе впервые — причем задолго до Хейли и классом выше! — показана технология конкретного производства. Но любое производство — это в первую очередь профессии, специальности, работы. О них я и хочу поговорить.
Углезагрузочный вагон всю свою короткую жизнь проводит в поездках по коксовой батарее, вот главный энергетик и потащил меня наверх. Оттуда открывался прекрасный вид! За дымящими трубами соседнего меткомбината виднелись жилые кварталы Макеевки, за ними угадывались заводские дымы Донецка, а с другой стороны, за железной дорогой и чахлой, отравленной зеленью дач простирались нивы и лесопосадки, синие терриконы и темные шлаковые отвалы — до самого горизонта, на котором дымили не то горловские, не то енакиевские заводы. Пейзаж, однако. Родина! Я залюбовался природой и прослушал часть объяснений:
- …но недавно достал и поставил обсадные трубы, толстостенные. Раньше через полгода все сыпалось, а сейчас — смотри!
И энергетик пнул ногой трубу, проложенную по ограждению. Что-то затрещало, хрустнуло — и секция ограждения обвалилась, повиснув на кабеле! Энергетик задумчиво посмотрел на соседние секции и покачал головой. Ну а то, что он произнес при этом, я приводить не буду, слишком уж специфична заводская терминология…
Под нами в сотнях печей горел уголь, тысячи тонн угля, душила жара, снизу тянуло дымом, воздух переливался, искажая формы предметов, да и был ли это воздух? Степной ветер замирал перед гудящими батареями, брезгливо задувал в устья печей и улетал в поисках ковыля и простора.
Так начиналась моя работа в наладке. Иногда я задумываюсь о ней и о работах вообще. Их много, они разнообразны, но самое удивительное то, что на каждую находится желающий. Как писал Мелвилл, много на свете китов, но много и китобоев. И он знал, что писал! Некоторыми работами живут и кормятся поколения и поколения людей. Обычно это традиционные занятия, тесно связанные с повседневной, обыденной жизнью. Таковы, к примеру, профессии врача, учителя, проститутки, священника, строителя. Как видите, не так уж и много профессий добавило время к этому перечню. Да, я не упомянул земледельцев и скотоводов, но это не профессии, это образ жизни.
Как, скажем, наладка. Я вот наладчик, этим и интересен. У меня редкая и необычная работа, но она практически незаметна. Ну, наладил ты сложный станок или ракету — и что? Кому это важно, кто узнает об этом, кроме специалистов? Мы чуть ли не бойцы невидимого фронта, но в отличие от рыцарей плаща и кинжала излишняя скромность нам не нужна, она даже вредит. Потому что настоящий наладчик носит в своем рабочем портфеле и маршальский жезл и лавры барона Мюнхгаузена! И знаете, эта работа не позволяет ни засидеться, ни закиснуть. Где только я не бывал, чего только не повидал, чем только не занимался!
Она-то и привела меня на коксовую батарею — полукилометровый блок узких вертикальных печей, штук четыреста в блоке. В каждую загружают 24 тонны угля, и через 16 часов получают 16 тонн кокса. Куда девается остальное, догадайтесь сами. Раскаленный кокс выталкивается в специальный вагон (не в наш, в другой), тот загоняют в градирню и заливают водопадами воды. Это так называемое мокрое коксотушение, при котором высоко в небо вздымаются тугие, белоснежные облака пара, очень красивые издалека. В нашем краю привыкли к таким красотам. Но это не водяной пар. Эти красивые облака — из кислотных аэрозолей, они все отравляют. Вокруг Донецка и в нем самом таких заводов не один и не два, есть даже крупнейший в Европе. На сухое тушение инертным газом либо углекислотой, как это давно делается везде, нет средств. Их не было при коммунистах, нет и сейчас. А в будущее я заглядывать не хочу: у применяющих мокрое коксотушение его нет.
Так вот, уголь в печи надо загрузить. По 24 тонны в каждую из четырехсот — и чаще, чем раз в сутки. На ЯКХЗ стоят три такие батареи, и если вы в ладах с математикой, то можете на досуге подсчитать, сколько эшелонов угля съедает один этот завод. В эшелоне до сорока вагонов, в каждом из них пятьдесят тонн угля. Надеюсь, теперь вы понимаете, для чего нужны наши шахты?
Донецкий металлургический завод. Фото Андрей Бутко
Над батареями высятся угольные бункеры, из них заправляют вагоны, те снуют по рельсам и высыпают уголь в люки печей. Вот такой югославский вагон мы и монтировали. Пульт управления можно было компоновать по-разному — эргономика! Этим и кондиционером вагон выгодно отличался от дубовых советских конструкций. Я тогда еще не был мизантропом, вот и решил выяснить у самого машиниста, как же ему будет удобнее работать. Да и вообще, монтировать серьезные машины только по чертежам и схемам рискованно, мало ли что. Помню, на одном из заводов, в одном из цехов вентиляция не действовала еще со времен царя Гороха. Скорее всего, она и при нем не действовала — судя по толщине слоя пыли! Мы восстановили все цепи и допустили лишь одну, но непростительную ошибку — включили без предупреждения. Эффект был потрясающий — наступил конец света! Человек сто вылетели из цеха в мгновение ока, черные и по-черному матерясь!
Н-да. Мои ли монтажники перепутали фазы, или у цеховых электриков был непорядок с их чередованием, но вентиляция заработала в обратную сторону. Все вековые отложения вдуло внутрь. Ад кромешный! Я вышел последним, задыхаясь, спотыкаясь и чуть живой. И знаете, когда мы сфазировали питание правильно, никто не захотел присутствовать при повторном пуске. Ну и напрасно! Никогда еще в цехе не было так свежо и чисто. Что вы там вспоминаете? Авгиевы конюшни? Что ж, думаю, приблизительно так оно и выглядело. Но пора нам все же перейти к работе машиниста углезагрузочного вагона, его называют еще оператором. Это та еще работа! Собственно говоря, мой рассказ висит на ней, как на гвозде.
Я снова карабкался на верхотуру и, задыхаясь, шел по горячей крыше коксовой батареи. В кабине вагона меня встретил огромный мужик в одних семейных ситцевых трусах, съехавших с потного пуза, в резиновых галошах — и со шваброй наперевес. Смахнув пот с чумазого лица, он взмахнул ею, как Посейдон трезубцем, и проорал что-то плохо слышное в шуме механизмов. Вагон зазвенел, тронулся с места, и началось!
Да, это была моя первая работа в наладке, но и потом, побывав на десятках заводов, повидав всякое, я отмечал про себя, что такого потока, такого фейерверка движений и действий — да еще в таком темпе — я никогда не видел. Трудно даже подобрать аналогии. Ближе всего, конечно, боевой танец зулусов, а из классики разве что балет «Спартак» или половецкие пляски — в сольном варианте. Эдакий монобалет! Но это не танцы, это обыденная, повседневная работа!
Приняв уголь (знаете, как пылят его тонны, высыпаемые вам на голову?), надо подъехать к нужной печи, снять люк и высыпать в огнедышащее жерло. Люк из кабины не виден, поэтому на вагоне приваривают стрелку, а к рельсам — метку, их надо совместить. Закрываем люк, на загрузку — и к следующей печи. Не помню, сколько их входило в зону обслуживания, но оператор все время спешил. И оказалось, что без швабры и галош никуда, что они строго и оптимально функциональны! Вот, скажем, надо вам нажать кнопку и перебросить рычаг, но оказывается, что кнопка в одном углу кабины, а рычаг в другом. И что делать? О чем конструктор думал, чем? Оттого и половецкие пляски: не отрываясь от окна, чтобы не проскочить люк печи (видимость никудышная), вы делаете скользящий шаг в центр кабины, рука давит кнопку, балетный разворот, выпад шваброй — и точное попадание в рычаг!
Галоши не дают скользить по металлу пола, к тому же любая иная обувь недолго выдерживает его температуру. И, боже мой, какая точность, какой темп — и в каких жутких условиях! Каждое движение оператора плавно перетекало в следующее, все было отработано до автоматизма — и так шесть часов подряд! Без перерывов, перекуров и посещений туалета — шесть часов боевых зулусских танцев при температуре свыше пятидесяти градусов не оставляют в организме лишней воды. Поэтому и ничего из одежды, кроме трусов. В поте лица будете зарабатывать хлеб свой насущный — сказал Господь, и он знал, что говорил.
Вскоре закружилась голова от жары и угарного газа, зарябило в глазах от метаний оператора и зазвенело в ушах от его крика. Он старался — иногда это получалось — перекрикивать шум механизмов и высказывать все, что он о них думает. Во многом его мнение совпадало с терминами энергетика цеха. Не могу припомнить, доработал ли я до конца смены? Вряд ли. И все же постарался скомпоновать органы управления поудобнее, для чего пришлось еще не раз забираться наверх, в эту угольную, с языками пламени инфернальную феерию. Но век вагонов краток. Кто будет монтировать следующий? Будет ли он таким же филантропом, как я? Что ж, я сделал все, что мог.
Если вам покажется, что лучшей профессии, чем машинист углезагрузочного вагона не бывает, значит вы не видели барелетчика, этого Ланселота в черной промасленной робе и кирзовых сапогах. Изо дня в день стоит он с копьем наперевес рядом с открытыми пастями печей, весь в языках огня и клубах дыма. Одинокий рыцарь против множества драконов! Дым струится вверх, угарный газ вниз — и уносят они с собой всю таблицу Менделеева. Барелетчик длинным ломом зачищает кромки печей от нагара. В просторечии его зовут долбое…м, а чуть деликатнее — дятлом. Н-да…
Понятно, что не всем дано быть астрофизиками или, допустим, ловить сачком чешуекрылых. Жизнь такова, какова она есть, но даже в нашем рабочем краю не хватало желающих изо дня в день махать тяжеленным ломом возле огнедышащих печей. Приходилось привлекать осужденных, и до четверти, а то и более рабочих отбывали здесь «химию», так это называлось.
Бывал я и на других заводах. В Макеевке, помню, ставил американский вискозиметр, и мне мешал яркий свет из окна. Я и спрашиваю у девчат, почему не повесят хоть плохонькие шторы? Оказывается, пробовали. Бесполезно! Вскоре те просто осыпались — пылью. Журналы работ года через два читать уже невозможно, бумага расползается в руках. А ведь завод расположен в центре города… Что делать, от них в наших палестинах никуда не денешься.
На доменщиков и сталеваров во времена пресловутой гегемонии рабочего класса все насмотрелись, во всяком случае, старшее поколение должно помнить. Да, это тяжелые работы, символ металлургии и вообще труда. Но есть и другие. Моему отцу, к примеру, замечательному теплотехнику, мастеру термических печей листового цеха ДМЗ, часто приходилось забираться внутрь только что погашенной печи. Стенки едва переставали светиться, но ждать, пока они остынут, никак нельзя было — стране нужен металл!
Коксохимзавод
Или вот в старых сортовых цехах наших заводов не хватало места вытянуть все обжимные клети в одну линию и вторую половину их ставили параллельно первой — в обратную сторону. А чтобы повернуть прокат, нужны вальцовщики, жилистые мужики с огромными клещами в волосатых руках — выхватывать из валков раскаленный пруток, разворачивать его и втыкать во вторую линию. В отличие от машиниста углезагрузочного вагона они плотно одеты. Голым тут, в горячем цеху, несмотря на жару, не поработаешь — не дай Бог коснуться металла обнаженной кожей! Они похожи на укротителей огненных змей, но всю жизнь или пока есть здоровье, укрощать их — не приведи Господь! Факирам легче. Их змеи и не такие длинные, и не такие раскаленные, и не такие тяжелые.
Есть и другие работы на заводах, и все же на каждую находится желающий. Помните, Мелвилл писал, как неопытный капитан Деррик гнался за китом, которого невозможно было догнать, и философски заключал: «Да, много на свете китов, но много и Дерриков». Он хотел сказать, что хотя и много на свете китобоев, но некоторым из них вообще не стоит выходить в море.
Укротителям хищников, а также учителям младших классов также нелегко приходится, а старших — и подавно. Но недостатка в смельчаках не ощущается. А с другой стороны, предложите тому же вальцовщику работу на природе, на свежем воздухе, например, день за днем махать тяпкой на бесконечном колхозном поле, окучивая картофель, — он в ответ покрутит пальцем у виска, сам, мол, окучивай! И с радостью вернется на свою каторгу. Многие — да что там, подавляющее большинство! — согласны изо дня в день, из года в год, всю свою жизнь выполнять однообразную, монотонную работу, и это кажется мне самым невероятным. Им это даже нравится! Что ж, каждый выбирает кита по силам, мало желающих гоняться за Моби Диком.
Но я отвлекся. Конечно, коксохимы — это не только кокс. Это еще и тонкая, сложная химия, и редкоземельные элементы, и благородные газы. Вам никогда не предлагали купить несколько килограммов гафния? Нет? Вы даже не знаете, что это такое? Ну и слава Богу. Значит, вы не строите у себя в огороде атомный реактор. Из угля надо извлекать метан, делать моторное топливо, полимеры, лекарства, а кокс при этом вообще может оказаться побочным продуктом. Но вряд ли мы до этого доживем — с нашими заводами.
Поэтому не торопитесь с экскурсией на коксохим и не спешите восхищаться прекрасным видом белоснежных облаков, величаво плывущих над степными просторами и городскими кварталами. Не стоит.
- Автор: Кирпичев Юрий
