Ослепительная вспышка полыхнула в котловане, перед глазами поплыли зеленые круги и копоть сгоревшей изоляции, а когда мы прозрели, то увидели рукоять отбойного молотка с оплавленным огрызком корпуса, из которого еще шипел воздух. Кто-то напоролся на высоковольтный кабель.
Началась суета, появилась комиссия по технике безопасности и пересчитала людей. Не хватало хозяина молотка, но это было ясно сразу. Неясно было, куда он делся. Осмотрели место происшествия, прочесали цех — никаких следов! Снова начались опросы и поиски, затем появилась городская комиссия, и все нервничали. Еще бы, в те времена к технике безопасности относились серьезно. Написал я это и задумался.
А как же мы тогда напоролись на кабель? Можно, конечно, сослаться на обычный русский бардак, но мне пришлось поработать на разных заводах, и я убедился — дело не только в нем. Бардак лишь придает национальный колорит тому безусловному факту, что большие заводы живут своей собственной жизнью и человек не способен ее охватить во всем объеме. Наш век краток, а кругозор узок.
Большие заводы живут долго, они растут, меняются, они переживают многие поколения тружеников, в том числе и главных энергетиков, отвечающих за электрохозяйство. У заводов иной масштаб жизни. Для них люди всего лишь симбионты из несолидной органики, те недолговечные букашки, что копошатся у домен и мартенов, подвозят уголь и руду, подают газ, воду и электроэнергию — словом, обслуживают. Видимо, симбиоз чем-то выгоден и людям, но у них то войны, то революции, то инфаркты. Архивы горят, затапливаются или просто исчезают. В том числе и схемы кабельных трасс. Поэтому никто не знает все кабели даже не завода, а хотя бы одного только его цеха.
Но и это не все. У завода, как и у всякого человека, бывают случайные связи, о которых вовсе не стремятся помнить; бывают и постоянные связи, которые особенно тщательно скрывают. Много скелетов спрятано в его электрошкафах и в фундаментах его домен и мартенов! В жизни всякое бывает, а моему заводу тогда исполнилось сто лет, он многое пережил и повидал на своем веку.
В тот раз мы наткнулись на старый юзовский фундамент. То ли бетон до революции был покрепче, то ли с годами он набирает прочность, но этот фундамент сильно задерживал график. Как я там оказался, в том котловане? Спросите у Томаса Мора! Под конец 1969 года отец устроил меня в Центральную лабораторию автоматизации и механизации нашего металлургического завода. Сокращенно — ЦЛАМ. С этого все и началось. До сих пор в ушах звенит музыка заводских аббревиатур: ЦЗЛ, ТЭЦ ПВС, ЦРМПО — и другие, не менее безобразные. И в котлован я попал в полном соответствии с идеями опального канцлера. Летом весь состав лаборатории — больше ста человек! — посылали в колхоз помогать селу.
Донецкий металлургический завод ночью. 26 октября 2010
Сейчас в такое уже с трудом верится, но это и есть советский социализм в чистом виде, и не зря его теоретики числили Мора в апостолах, хотя и высокомерно называли утопистом. Кто бы говорил! Эти убогие теоретики и кровожадные практики (а других социализм почему-то не привлекает) с удивительной точностью воплотили все «передовые» идеи начала XVI века. Через четыреста лет! Действительно, еще в 1516 году Мором предсказаны почти все прелести этого общественного строя.
Он предвидел закрытые границы и прописку по месту жительства, рабский труд и разнарядки на сельхозработы, предвосхитил коллективное питание — и единообразие в одежде и жилищах, полицию мыслей и нравов, тотальный контроль — и доносительство. И даже золотые унитазы! Много внимания уделил тюрьмам и общественно полезному труду. Не помню уже, как в Утопии было с концлагерями. Но, исходя из перечисленного, как же без них?
В общем, сами видите — ничего утопического. Кроме золотых унитазов в общественных туалетах. Они и погубили великую идею. Их так и не удалось воплотить в жизнь! Нет, у вождей, у руководителей они вполне могли быть, но до общественных туалетов как-то не дошло. Те вообще оказались ахиллесовой пятой коммунистов, думаю, страна потому и рухнула, из-за плохой сантехники. Ну как убедить народ в преимуществах строя, если он не способен произвести приличный унитаз?
Но в тот раз нас, молодых ребят со всего завода, послали не в колхоз — пропалывать свеклу, а в сортовой цех — рыть котлован. Это дешевле, чем нанимать строителей. Мы освоили отбойные молотки, и все шло неплохо, пока не наткнулись на юзовский бетон. Наследие проклятого прошлого, как любили одно время выражаться. Пика молотка увязала в нем, сосед приходил на помощь и тоже увязал, и случалось, что из бетона торчал целый букет молотков! Индустриальная икебана…
В связи с этим на ум приходит пальма Мерцалова. Этот кузнец в начале двадцатого века выковал из цельного куска рельса пальму с тонкими перистыми листьями! Исключительное мастерство, кто же будет отрицать. Но в наше время она стала символом Донецка, стали ковать ее в десятках экземпляров — для подарков иным городам. Одна она была уникальна, но в таких количествах начинает внушать опасения — у нашего города своеобразная репутация. Одариваемые побаиваются, а вдруг и за них возьмутся мои неукротимые земляки со своими понятиями. Пример Киева еще свеж…
Хм. Про пальму я объяснил, но ведь читатель может спросить: почему бетон называется юзовским? Ведь ему, читателю, могло и не повезти родиться в Донецке, как мне. Объясняю. Джон Юз (или Хьюз) c 1869 года строил наш металлургический завод, а с 1877-го по 1896 год руководил им. И город назвали Юзовка. Талантливый инженер и организатор. Англичанин, как и Мор. Многое из его наследия дошло до меня. Например, родился я в бывшей юзовской конюшне, дощатом бараке с земляным полом, отсюда и три воспаления легких в детстве — я же не лошадь! Но строил Юз и дома для рабочих. Собственно, после него их и не строили.
Советской власти долго было не до жилья для простых людей, у нее были другие цели и приоритеты. Это потом уже, к концу Второй мировой войны, появились миллионы немецких пленных. Они кто семь, кто восемь, а кто и все десять лет отработали на стройках социализма. Наши мужики восстанавливали домны, мартены и шахты, возводили ракетные и атомные заводы и полигоны — то, что важнее для суровой родины, ну а немцы оставили нам целые поселки добротных домов. Если бы мы больше народу в плен взяли да подольше не отпускали, глядишь — они бы нам и коммунизм построили!
Помню, при мне по заводу резво бегал юзовский думпкар, маленький такой паровозик с грузовой стрелой на платформе. И даже работал основной цех — блюминг. Ходили легенды, что его паровая машина была снята с английского крейсера после Крымской войны и на волах доставлена из Мариуполя. Вполне возможно.
И вот рядом с фундаментом давно снесенной юзовской постройки мы и напоролись на неизвестный кабель. Неизвестный, но под напряжением! Куда он тянулся, что запитывал? В путанице цеховых стен и простенков запросто могла скрываться база марсиан, а заводской бардак вполне позволял им размещать наряды на ремонт летающих тарелок в цехе ремонта металлургического и прокатного оборудования (смотри выше — ЦРМПО). Никто бы и не удивился особо.
Cуматоха длилась уже третий час, нас все еще не выпускали из котлована и в очередной раз опрашивали, когда в кружок руководства с главным инженером в центре пробился в драбадан пьяный работяга. Его выталкивали, но он с пьяным упорством лез за своим отбойным молотком. Главный орал начальнику цеха что-то про порядки в этом заср….. цехе, как тут пролетарий неуклюже нырнул, проскочил под его рукой и вцепился в огрызок молотка:
- А, вот ты где, зараза! Ищи тебя по всему цеху.
Схватив его, труженик металлургии попытался дать деру, но главного осенило! Он ловко перехватил труженика и, чуть ли не агукая и присюсюкивая, начал расспрашивать:
- Ну не торопись, мой золотенький, ну куда ты спешишь! Скажи — это твой молоточек?
- А то чей? Вот, как поставил, так и стоит. Слышь, отпусти, а?
И молотобоец попытался вырваться, причем норовил утащить и молоток! Но главный был дядя в теле, он подхватил пролетария и с ним на руках завершил расследование несчастного случая.
Дело обстояло так. Когда мужичок пробил кабель, был он еще и в резиновых перчатках поверх брезентовых — берег организм. Постарше нас был, поопытнее. И уже поддавши. Видимо, это и спасло. Я имею в виду совокупность причин. Выбросило его через бруствер котлована, и он закатился за цеховую опору, в самую темень, контуженый, но целехонький. Ну не чудо ли? Нет, чудеса только начались. Но я слегка забегаю вперед. Не сразу же я попал в котлован и вцепился в отбойный молоток.
К тому времени я уже несколько месяцев работал в лаборатории. Занимался внедрением электроники в металлургию: тогда как раз появились транзисторы, тиристоры и прочие чудеса. Металлургический завод может себе позволить содержание даже такой лаборатории, как наша, — пытайтесь! Хуже вряд ли будет, но вдруг — что-то полезное. Увы, не помню. Не припомню ни одного случая, чтобы мы принесли заводу большую, ощутимую пользу. Видимо, сама тогдашняя система это исключала. Молодые инженеры по пятницам уходили в библиотеку заводского дома техники и знакомились там с импортными патентами, этот день так и назывался: день импотента. И не зря — толку не было. Директор завода, старый казак Ектов любил пошутить: одна моя домна чихнет — и убытка будет больше, чем от всей вашей лаборатории! Но именно он и создал ее…
Мы устанавливали датчики погасания факелов, датчики уровня воды, ездили по всему заводу и окрестностям на тепловозах, внедряя радиосвязь, и так далее. В этой бурной деятельности я начинал себя чувствовать специалистом — безо всяких на то оснований. И не сдал свой первый экзамен на первый рабочий разряд! Главный инженер лаборатории убил меня одним вопросом: что такое ампер? Я ответил (это же элементарно): ток, протекающий через сопротивление в один ом при напряжении один вольт! Гальперин улыбнулся:
- Ну конечно, конечно. А один вольт — это напряжение, которое создает ток в один ампер, протекая через сопротивление в один ом! А уж один ом… Нет, молодой человек, я прошу вас дать физическое определение единицы тока.
Я его не понимал, и мне было стыдно. Конечно, уже на следующий день я знал, что ампер измеряется таким-то количеством миллиграммов серебра, оседающих в таком-то растворе на электроде при таком-то напряжении, и с тех пор внимательно отношусь к определениям. Вообще надо выражать свои мысли просто и понятно, тогда они дойдут до собеседника и даже до тебя самого!
А разряд… Его я получил чуть позже.
Если вы считаете, что требования к ученикам электрослесарей в Советском Союзе были несколько завышенными, то я с вами соглашусь. Конечно, они были завышенными, но это касалось только меня. Я не знал, что на заводе, как в средневековой Франции, тщательно блюлась иерархия, а мой отец стремительно ворвался в высший круг и проявил себя блестящим инженером-теплотехником. Он навел порядок в своем хозяйстве, не боялся заставлять рабочих работать и не боялся начальства, потому что сам работал больше всех!
Он первым лез в раскаленную печь, начиная ее ремонт, и, в отличие от посетителей библиотеки дома техники, у него всегда была масса идей. И он не только предлагал их, но и внедрял свои предложения. Когда в цех звонили по поводу огнеупорных кирпичей, он не стеснялся отвечать, что ими заведует Кирпичев. Отец был большим и шумным человеком, многим наступал на пятки, вот его и зачислили в любимчики директора. Но любимчиком он не был, кто такой мастер термических печей листопрокатного цеха на большом заводе? Просто директор знал толк в инженерах и плевать хотел на подковерную возню, а вот мне аукнулось. Ничего, в жизни все идет на пользу.
Да, но что же случилось с хозяином отбойного молотка? Случилось с ним нечто странное: в себя он пришел в центральном гастрономе «Москва», в двух километрах от цеха, в очереди за водкой. Как он там оказался, не помнил.
И вообще ничего не помнил. И только выпив в кустиках под заводской проходной всю бутылку, понемногу начал соображать. Он вспомнил, что еще длится рабочий день и надо успеть сдать отбойный молоток нарядчику. Редкий случай, но на своем веку я не раз сталкивался с подобными. Страна, видимо, такая. Или люди. Или и то и другое. Помню, в армии водитель автокрана раз за разом рвал воздушную линию, шесть киловольт: как выпьет, так и забудет опустить стрелу. И ничего, обходилось роскошным фейерверком.
Бывало, правда, и хуже. Однажды водитель машины нашего командира в чистом поле столкнулся с коровой. Хорошо хоть без полковника! И поле как будто было обширным, и корова паслась одна-одинешенька, а вот не повезло! Кому не повезло больше всех — водителю, командиру, машине или корове, — так и не знаю, но животное здорово перепугалось и машину отмывали долго. Полковник потом все принюхивался и не хотел садиться в нее. А водителя еще неделю все обходили стороной, никакой одеколон ему не помогал. И если бы это был единственный подобный случай во время моей службы под Москвой! Я не имею в виду именно Москву и бедных коров, я обобщаю.
А случай в котловане я вспомнил не зря. У меня тонкая кожа, и я не могу, как один мой наладчик, проверять рукой триста восемьдесят вольт! Если бы на кабель напоролся я, вам не пришлось бы скучать над этим рассказом, а я не смог бы два раза жениться на своей жене.
С тех пор моя жизнь связана с наладкой. Жалею ли я? Наладка — это ненормированный рабочий день, долгие командировки, неуютные общежития, плохое питание и больной желудок. Эта нервная работа имеет и еще один недостаток — приходится думать. И тем не менее я не жалею. Никогда бы не смог работать на одном месте, от звонка до звонка, годами делая одно и то же. Да еще при жесткой субординации. Упаси господь! Работы должно быть много, но интересной. А иногда полезно сделать перерыв или вообще ее сменить.
Жалею я лишь о том, что на лучшие мои годы пришлась разруха после крушения СССР. Но о самом Советском Союзе — нисколько! Социализм — слишком радикальное средство от человеческой глупости, как гильотина — от насморка. Или глупость не так безобидна, как насморк, и сама приводит к гильотинам и социализму? Не знаю, связано это или нет, но бедному Мору как раз и отрубили голову…
Жизнь идет и вот так, незаметно, почти прошла. Все труднее вспоминается юность, мысли и чувства в восемнадцать лет. Я ли это был? Я ли мерз в тонком пальтишке, ожидая автобуса в шесть часов студеного зимнего утра и с ненавистью глядя на алеющий восток? Заводской гудок оповещал о начале смены. Он и в этом веке отмечает смены, и тысячи людей спешат на работу, а затем домой. Но ни работа, ни дом не дают им радости, и они прислушиваются к сиренам социализма. Я наслушался и гудков и сирен и знаю им цену, но уже не переживаю по поводу пролетевшей юности. Я прислушиваюсь к внуку и внучке — не проснулись ли? Не разбудил ли их гудок? Не разбудил. Спят мои зайчики.
Время течет, и мы меняемся. Вчера нам казалось важным одно, а сегодня — другое. Вот и у бедного Томаса кроме его утопически-зловещих фантазий имелся отличный цикл переводов древнегреческих эпиграмм. Все же умный и образованный человек был, даром что канцлер. Не зря переписывался с Эразмом Роттердамским.
Особенно хороша эпиграмма на беотийца, затесавшегося на симпосион в Афинах. Беотия в Древней Греции была чем-то вроде кукурузных штатов в Америке. Утонченные афиняне, эти рафинированные бостонцы, возлежали и пили разбавленное вино из кратеров, пуская их по кругу, они слушали аэдов и рапсодов. Пирующих осыпали розовыми лепестками и венчали венками. Они даже мыли руки перед трапезой! Но вот очередь дошла до беотийца, и он, аккуратно выловив мух, отпил — и запустил тех обратно в кратер. И лишь затем передал чашу дальше. Все были поражены. Видя это, наш айовец пояснил:
- Сам-то я мух не люблю, но обычаев ваших не знаю!..
Занимайся Мор больше переводами, глядишь, и сберег бы голову, да и наши головы не морочили бы квазинаучным коммунизмом и утопическим социализмом (как будто он может быть другим!). Из-за него много времени пришлось потратить на глупости. Но в юности всему находится место: и Томасу Мору и юзовскому бетону. И девушкам — в том же году я познакомился со своей будущей женой, что гораздо интереснее.
- Автор: Юрий Кирпичев
- Источник: «Звезда» 2008, №9
- Источник в internet: Журнальный зал
Томас Мор, Юз… Любопытно.
Изменить